Весы жизни

— Ау… Кхм-кхм… Ау! Хрень какая-то… Тихо как… И холодно… Бля… Провалы что ли в памяти? Где это я? Эге-гей! Кто-нибудь! — Сергей Виктрович поежился: яркая гавайка не спасала от промозглой сырости места. Ситуация осложнялась тем, что еще секунду назад Сергей Викторович обкапывал тещин любимый топинамбур (Сереженька, плоды топинамбура снижают давление и вообще полезны мужчинам за сорок… ты меня понимаешь). И вот.
— Маразм какой-то… Наваждение. Только что жарило солнце… Нету солнца, и топинамбура нету, и тещи… Загадочно все. Может мне кирпич на голову грохнулся и я, типа, брежу. Бля… фигасе бред… холодно-то как. Еще туман этот. Ну не видать же ни хрена! Инопланетяне? Ага… зеленые человечки… Ау!!! Да что ж такое!

— Извините…
— А! Что! — Сергей Викторович инстинктивно дернулся.
— Я говорю, извините, что побеспокоил. Вкрадчивый голос, ничем не примечательная внешность, фрак, придающий нежданному собеседнику гротескную куртуазность.
— Нет, что Вы, что Вы… какое уж тут беспокойство. Сам же звал кого-нибудь. Спасибо, что отозвались. Э… видите ли…?
— Черт.

— ? Что Вы сказали?
— Зовите меня Черт. Предупреждая Ваши дальнейшие расспросы, скажу, это не кличка, это — определение. Вы Сергей Викторович — человек, пусть и бывший, а я — черт. Все просто.
— Что значит бывший?! Чертовщина какая-то… Где мы вообще?
— Вы подозревали нечто подобное, не юродствуйте. — черт забавно сморщил некрупный нос, ноздри растопырились и создали на блеклой мордахе некое подобие свиного пятачка. Помер ты Викторович! Такое дело… С кем не бывает.
— А? Я?… на глаза Сергея Викторовича навернулись слезы жалости к бедному умершему себе. — Как же это? И что вот так прямо? И почему сразу — черт? Нужно же как-то рассмотреть вопрос, суд там… сорок дней, в конце-концов!
— Вы ж атеист, Викторович… были. Какие сорок дней? Кто придумал этот стандарт? Почему не пятьдесят, не сто? А? Кто Вас должен встречать? Ангелы с фанфарами? Божоле-нуво на подносике? «К нам приехал, к нам приехал…» Тебе (ничего что я на ты?) Викторович, как грешнику со стажем, положены льготы: ускоренное попадание в ад и личный черт, в качестве гида. Ну улыбнись, Викторович! Все не так уж плохо! Дальше будет значительно хуже…
— Может договоримся? — дрожащий голос Сергея Викторовича выдал призрачность надежды на благоприятный ответ.
— Да не вопрос! Викторыч! Свои ж люди… ты ж тоже — черт еще тот! Был… кхм.
— Ну вот, другое дело… Люблю деловой подход. В принципе, ясно, что козыри на Вашей стороне, товарищ… эээ… Черт. И я, в данном случае, представляю некий входящий остаток, но… чем могу, короче. Душу там продать, или что там у вас полагается?
— Какую душу? Викторович, ну ты точно бредишь. Душу ты еще при жизни продал. Друзей-партнеров кидал? Кидал. Конкурентов заказывал? Было. Что просто так тебе бабки сыпались? Это ж ты свою душу продавал! Ну и получал, надо сказать, щедрые дивиденды. А нынешнее твое состояние, не более, чем предъявленная одной из сторон счет-фактура. Надо бы оплатить. Или ты и нас кинуть хочешь?
— Я попросил бы ближе к делу, — сухость интонаций частенько выручала Сергея Викторовича во время серьезных переговоров с неуступчивыми партнерами.
— Молодец! Красавец! Так держать! — черт выдернул из-за спины кончик угольного хвоста и затренькал по нему, словно по балалайке. Извлекая вполне профессиональные трели, черт неожиданно заблажил под Боярского:

На волоске (трень-трень-трень) судьба твоя! (тррррррррррр)
Враги пааалны! Ааат — вааааа-ги!
Но слава (кхм) Богу — есть друзья!
Но… пам-парампам… есть друзья!
И траляляля — у друзей… есть связи!

Ну как, Викторович? Давненько я не брал в руки гитару. Короче, дорогой ты мой Викторович, вот симпатичен ты мне, ничего не могу с собой поделать. Мы ж вполне можем с тобой подружиться. Грешник, пьяница, казнокрад, бабник — одним словом, ты ж наш парень! Мы ж с тобой в одной команде! В жопу дашь?
— Что?!
— Шучу-шучу… Не бойся, тут у нас каждый второй рад, так что с этим делом проблем никаких. Есть такое предложение, вряд ли ты от него откажешься. Нам же тоже тут скучно, всего-то развлечений — поджарить на сковородке чью-нибудь жирную задницу. Неинтересно… Такая вещица тебе знакома? — черт изящным движением фокусника выудил из воздуха небольшую фотокарточку и протянул ее Сергею Викторовичу.
— Статуэтка какая-то… обезьяна что ли? — недоуменно пожал плечами покойник.
— Одна из трех китайских обезьян. Эта называется «Никому ничего не скажу», видишь, она ладошками прикрывает рот? Есть еще «ничего не вижу» и «ничего не слышу». Мне нужен весь комплект в сборе. А принесешь его — ты. Андерстенд? Только не спрашивай зачем мне эти фигурки считай, я их коллекционирую. О кей? Ну или, там, ищу спрятанный в них глубокий сакральный смысл. Инфернальное зло, например. Короче, можешь разгонять себе по этому поводу, что хочешь. Мне они нужны через три дня от тебя. Именно этот комплект: фарфоровые, с бронзовой подставкой.
— Да я закажу хоть золотые, с бриллиантовыми вставками!
— Э, нет. Ты, Викторович так ничего и не понял. Мне нужны ЭТИ. Даю подсказку, где-то ты такую фигурку видел и даже держал в руках. Вспоминай, дорогой. Воспоминания приближают нас к раю. Шутка. Три дня тебе, дружище. Найдешь — живи дальше, исправляй карму. Ну а если, не отыщешь, то сам понимаешь: добро пожаловать к нам, на шашлыки.

Адье! — чертяка щелкнул пальцами и исчез. В воздухе нестерпимо завоняло аммиаком.

*****

— Сереженька! Да что ж такое, вот, нюхни еще! Жара такая… ну-ну, попей-попей водички, ну как? Полегчало?
Сергей Викторович обнаружил себя лежащим в грядке с топинамбурами. Несмотря на невиданную доселе жару, по телу бегали толпы холодных мурашек.
Лежа на кухонном диване, Сергей Викторович озадаченно рассматривал фотографию древней фигурки. Все можно было бы списать на обморок и кратковременную потерю сознания, на галлюционации, если бы не это фото в кармане штанов. Вот она — реальная, осязаемая угроза, этакая черная метка неотвратимо приближающегося конца.
— Ну видел же, видел где-то. Знакомая же вещь. У знакомых? Нет, не то… В комиссионке? Когда ты был там последний раз?… Нет, не то. Холодно-холодно. Так! Стоп. Где это она стоит? Ага, полка буфета! Уже теплее. Думай, садовая голова, думай… Буфет, буфет, сейчас подобная мебель вышла из моды. Был такой буфет! Точно! Он же у нас с Иркой стоял, когда мы вместе жили! И статуэтка эта! Точно, обезьяна! Та самая, ее еще Владик Лебедев нам дарил, типа на новоселье. Ему от бабки достались… Достались. У него, значит, обезьянья семейка! Все верно, вот тебе и эврика. Нашел. Почти…

*****

Дом, в котором жил Владик Лебедев, ничем не отличался от сотен тысяч серых пятиэтажных хрущоб, щедро разбросанных по всему бывшему Советскому Союзу. У приподъездных бабок, Сергей Викторович выяснил, что Владька опять в запое и, в прошлом году, чуть не взорвал дом, позабыв по пьяни выключить газ.
После затяжной двухминутной трели звонка и активных ударов ногами в обшарпанную дверь, в глубине полуторки послышалось глухое покашливание и шарканье приближающегося тела.
Человек, открывший двери квартиры, был ужасен. Одутловатое, испитое лицо с неряшливой щетиной на запавших щеках, мешки под глазами, лохмы нестриженных волос. Обмотанный лейкопластырем костыль заменял убогому ногу.
— Извините, я, наверно, не туда…
— Туда, туда, что не узнал? Проходи, не стесняйся, партнер… А я ведь, Серега, грохнуть тебя хотел. Извини, не предлагаю, — хрипло выдавил из себя калека и сделал несколько жадных глотков дешевого пойла прямо из горлышка бутылки.
— Ты ж тогда, падла, мне того жучка, Щецкого, подсуетил… м-да. «Он такие проценты дает! Я сам целый год поднимаюсь, человек надежный, у него фирма… Ты ж, сука такая, свои бабки из него вытаскивал. Он же на тот момент, этот Щецкий, в такой глубокой жопе сидел, что, как Герасим, был на все согласен. Динка — дура, до последнего расписку эту фуфловую хранила, думала: вернутся наши накопления. Это ж все наши деньги были. Зато, друг Сереженька вытянул часть своих погибавших вложений. Мразь… — Владик мутным взглядом посмотрел на бутылку.

Сергей Викторович вполуха следил за пьяным бормотанием бывшего друга. Его занимало совсем другое: на трухлявом подоконнике, посреди небольшого кладбища окурков, сиротливо притаилась фарфоровая обезьянка, смешно закрывающая лапками глаза.
— Ничего не вижу… — сам того не замечая, произнес Сергей Викторович вслух.
— А ты и тогда видел только одно, у кого побольше урвать. Игорешку-то кормить надо было, а бабок нет. С предприятия ты меня благополучно выжил, вот и пришлось вербануться контрабасом: чехов долбить. Нога моя, получается, тоже на твоей совести… Хрен бы с ней, только насмотрелся я там. Без поллитра уснуть не могу: все кошмары снятся. Динка ушла, Игорешку — с собой… Кто с калекой-алконавтом жить будет?… Ну! За Динку…

Дам ему сколько попросит. Пятьдесят, сто тысяч баксов — все равно. Бабки теперь не главное. Купит себе протез нормальный, подлечится.
— Владик, а что там у тебя за фигурка?
— Их три было, бабкино наследство. Бабка моя, колдунья старая, говорила, что кому такую подаришь — тому счастье будет. Я ж вас с Иркой на свадьбу дарил одну… Не помнишь?
— Помню, помню, Владик. Подари мне эту, а?
— Перебьешься.
— А еще одна где?
— Ту я еще в школе однокласснику презентовал, Толику Щукину, он чин сейчас какой-то, в администрациях. Важный.
— Сколько стоит фигурочка?
— Не продается.
— Я тебе, Владик, штуку баксов дам. Чего-то глянулась она мне.
— Пошел вон, скотина… не продается.
— Сколько, Владик? Я заплачу, сколько ты скажешь. Сумма не имеет значения. Сколько стоит.
— Ты мне ногу купишь новую? Или Динку с маленьким Игорешкой вернешь? Сколько это стоит! — заорал, брызгая бешеной слюной калека, и неожиданно бросился всем своим щуплым телом на Сергея Викторовича.

Шея Владика оказалась на удивление хрупкой.
Брезгливо переступив через маленькое тело, Сергей Викторович торопливо запихал в драгоценную статуэтку в карман пиджака.
Засеменив по ступенькам лестницы, едва не запел, угрызений совести не было.

*****

Анатолия Васильевича Щукина, в простонародье «Щуку», найти было просто. Его знали все, кто хоть как-то соприкасался с земельными участками. Со Щукой вопросы в областной администрации решались резво, но дорого.
Подъехав к шикарному особняку, Сергей Викторович привычно удивился размашистому кичу, присущему нынешним слугам народа. Замысловатые эркеры, барочная лепнина,внедренная больной фантазией в конструктивистское строение, по замыслу должны были вводить визитера в состояние почтительного раболепия. И вводило! Ибо даже профаны проникались духом почтения к убитым в это дело деньжищам.

Румяный пухленький человечек, изобразив дежурную широкую улыбку, приветливо протянул мягкую ладошку. Рукопожатие получилось безжизненным и насквозь фальшивым.
Сергей Викторович решил больше не делать скоропалительных поступков, приводящих к откровенной уголовщине, поэтому подошел к делу издалека.
— … мы бы хотели, чтобы планируемый нами бизнес-центр, был максимально приближен к району, расположения офисов…
— Понимаю, Сергей Викторович, понимаю, и если бы решение Вашего вопроса зависело только от меня… Вопрос, так сказать, серьезный требующий длительной проработки и… капиталовложений.??.
— Анатолий Васильевич, Вы же знаете наше предприятие. Когда мы считали капиталовложения?
— Да. Ну раз такой серьезный у нас разговор получается, добро пожаловать в гостиную.

После почти часового бодания по суммам отката, Сергей Викторович получил добро на снос ветхого здания в исторической части города, под видом реконструкции, естественно.
Переговоры получались совершенно несуразными: отвлекала внимание статуэтка на мраморной полке камина. Фарфоровая обезьянка испуганно прикрывала мохнатыми лапками уши и, казалось, подмигивала из-за спины что-то оживленно говорящего владельца.
— Ничего не слышу…
— Действительно, что это я, — подмигнул плутоватым глазом Щука. Вытянув толстенный золотой «Монблан», он старательно вывел на краешке газеты пятизначную цифру. Слегка задумавшись и оценивающе окинув собеседника цепким взглядом, Анатолий Васильевич осторожно вывел позади цифры значок евро. Голубые вороватые глазки вопросительно уставились на визави.
— Мы согласны. — небрежно бросил Сергей Викторович.
— Ну вот и славненько! Потные ладошки скомкали газету и ловко засунули в карман спортивного костюма.
— В качестве, так сказать, чистоты и серьезности намерений, Анатолий Васильевич, давайте я приобрету у Вас вот ту безделицу, пылящуюся на Вашей каминной полке. Тысяч эдак за двадцать. Евро, конечно, — непринужденно выдохнул Сергей Викторович, и тоже заговорщицки подмигнул, внутри у него похолодело.
— А с Вами приятно иметь дело! Видите ли, эту… этот древний артефакт мне подарили друзья. На аукционе в Лондоне, она была приобретена за… двадцать пять тысяч… ээ… евро, — не моргнув глазом, соврал чиновник.
— Евро? — удивился Сергей Викторович, но настаивать на том, что аукционы в Лондоне торгуют за фунты, не стал. — Я дам вам тридцать. Уступите?
— Даже не знаю, подарок все-таки…
— Ну, нет так нет!
— Берите! Вам завернуть?

К исходу второго дня на рабочем столе Сергея Викторовича красовались две сестрички-обезьянки. Оставалось самое простое: забрать третью у бывшей жены.

*****

Лена белила потолок и плакала. Когда-то уютная двушка сейчас напоминала нору первобытного людоеда: закопченные стены и потолок, залитая пожарными и пришедшая в негодность мебель. Все можно было бы пережить, если бы не мама, умиравшая в ожоговом.
Денег на ремонт не было, заработать, когда тебе четырнадцать, сложно и,практически, невозможно. Хорошо хоть ЖЭК выделил известь для побелки и несколько трубок обойной разносортицы.
Работа отвлекала от подавленности, вносила слабое успокоение в повзрослевшее нежданно сердце.
Услышав осторожный стук в дверь, Лена поспешила к выходу.

Ого, какая ладненькая, на Ирку похожа в молодости. Сколько ей? Лет четырнадцать-пятнадцать, не больше. Ну да, шестнадцать лет назад я свалил за очередной юбкой, вот из этой же квартирки. Смысл? Все одинаковы…

— Здравствуйте, Вы меня не знаете, я давний знакомый Вашей мамы, зовут меня Сергей Викторович…
— Папка! — девчушка вдруг обхватила его тоненькими ручками, тесно прижалась головой к груди Сергея Викторовича. Острые лопатки заходили ходуном: девушка плакала.
— Ирина мне ничего не говорила… — растерянно мямлил Сергей Викторович, в тщетных поисках присесть куда-либо.
— Мне тоже… Все годы. Только теперь, когда в ожоговом, когда ей совсем плохо. Врачи говорят почти нет шансов.
— Шансы всегда есть. — Сергей Викторович попытался придать голосу уверенности.

Значит Ирка тогда не сделала аборт. Обманула, сучка… Ну дела! Не хватало только несвоевременного потомства на мою голову. «Познакомьтесь, дети, эта ваша старшая сестрица…» Тьфу! Мылодрама какая-то, боливуд, бля, представляет…

— И что, Леночка, мама,значит, так и не вышла больше замуж?
— Она Вас всю жизнь любила, то есть тебя…
— А! Вот знакомая вещица! Обезьянка. Уцелела, надо же… Я, Леночка, сейчас спешу… так я рад что мы нашлись! Можно я возьму эту штучку, на память?
— Это мамина любимая, я не могу ее отдать.
— Ну да, конечно-конечно… И что? Замыкание, говоришь, а ты, значит, в школе была… м-да. Ну это мы поможем, ты не волнуйся. Что ты там белишь? Показывай, не стесняйся.

Фигурку пришлось банально украсть, отвлекая ребенка разговорами и по-цыгански заговаривая ему зубы.
Отцовских чувств не проснулось, была некая досада и брезгливость. Через пять минут Сергей Викторович о происшествии забыл, как о досадном недоразумении.

*****

Сергей Викторович любовался. Три сестрички-обезьянки на столе услаждали взор. Вот он — билет к долголетию! Откуп от самого дьявола. Пришлось попотеть, но, чего не сделаешь для себя любимого?

Резкая трель звонка прервала благостные рассуждения:
— Старший следователь прокуратуры… вам знакома фамилия Лебедев… пятнадцатый кабинет. Да! Срочно. Подъезжайте: надо побеседовать…
Нахлынувшая горячая взвесь страха сжала виски тисками, вбуравилась в область груди, натянула там какую-то струнку до возможного предела…
Хлоп!

*****

— Сергей Викторович почувствовал, что висит, цепляясь далеко не могучими пальцами за край огромной металлической чаши. Серая холодная дымка рассеялась и открыла будоражащую воображение картину: огромная чаша была лишь завершением монументальных аптекарских весов. В километре от Сергея Викторовича виднелась ушедший далеко ввысь эллипс, по всей вероятности — вторая чаша.
— О! Кого я вижу! — черт был голым, поросшим клочками редкой шерсти. Былая его куртуазность испарилась вместе с отсутствующим фраком. Засеменив копытцами по ржавой рейке весов, черт забежал на чашу. Под весом чертяки конструкция душераздирающе скрипя ухнула метров на пятьдесят вниз.
У Сергея Викторовича перехватило дыхание. Откуда-то снизу пошли волны тепла. Скосив залитый потом глаз, Сергей Викторович заметил под собой некое подобие огненной воронки.
Нестерпимо запахло паленой плотью, снизу доносился визг, перемежаемый стонами, проклятьями и отборным матом.
— Может… договоримся, друг? — Сергей Викторович чувствовал, что пальцы его слабеют, еще чуть-чуть, и…
— А мы уже договорились! — радостно закрутил задом черт и лизнул нос Сергея Викторовича горячим синим языком. — Сладенький! Ты мой сладенький! Я ждал тебя, дружище!
— Я ж достал обезьянок…
— А? Ничего не слышу… — черт смешно зажал лапами стоящие торчком острые ушки.
— Там на столе, в кабинете… мы ж договаривались…
— Где? Не видно ничего! На этот раз, черт прикрыл лапами налитые кровью глазищи.
— Сука ты, развел… как лоха… — силы стремительно покидали Сергея Викторовича.
— А я никому-никому этого не скажу! — захохотал черт и прыгнул острыми копытцами прямо на посиневшие пальцы висящего страдальца. Плоть треснула, боль пронзила тело Сергея Викторовича огромным шашлычным шампуром.

Падая в огненную бездну, Сергей Викторович, сожалел о неиспользованных оффшорных пятидесяти миллионах. Сознание же его тупо восторгалось гротескной картиной стремительно уходящей ввысь чаши.
Весы жизни не терпели простоя.