Мишечкин сидел в шезлонге и пил пиво. Шезлонг был на даче, а пиво в большой глиняной кружке и неспроста. Если ты пьешь пиво из большой глиняной кружки, у тебя нет необходимости убеждать себя, что ты не алкоголик, сжимающий в потных руках вожделенную бутыль, ты просто сидишь и пьешь пиво, а жадные до сплетен соседские глаза не увидят в этом повод для ежевечернего осуждения.
Вот с таким хитрым подтекстом Мишечкин и бухал в это жаркое июльское утро. Удовольствие несколько портила только назойливая муха, описывающая стратегические круги над потной кружкой. На очередном вираже Мишечкин вяло махнул рукой и муха снова набрала отвечающую приличию высоту. Но намерения ее были прозрачны, а Мишечкин еще достаточно трезв, чтобы оба знали, вопрос лишь в принципах и терпении. Пиво достанется сильнейшему, закон джунглей.
После сотого витка муха пошла на хитрость. Она села к Мишечкину на колено и начала короткими перебежками пробираться к животу. По складкам на авторитетном брюхе она за полчаса перебралась на грудь, там, как опытный вьетконговец, прорубилась к плечу и поползла по правой руке. Ситуация была критической. Но Мишечкин не даром смотрел в детстве фильмы про пирата Кутузова, и в самый драматический момент ловко шевельнул запястьем. Муха позорно ретировалась и вернулась на свю орбиту. Пива оставалось еще две трети, было за что побороться.
После десятка неудачных атак, в ходе которых муха потеряла весь первоначальный запал, а Мишечкин едва не опрокинул пару раз заветную кружку, было заключено временное перемирие. Муха тяжело дыша села на подлокотник шезлонга и болезненно захрипела. Видя, что предсмертные судороги не производят на Мишечкина никакого впечатления, муха решилась на переговоры.
— Станислав, — представилась муха, протянув одну из лап.
— Виктор, — ответил любезностью Мишечкин, пожимая суставчатую конечность. Полководцы сошлись на нейтральной территории.
— Вить, это не по-человечески, — вчера щедрость, сегодня скупость, где граница милости и собственничества? — мух (с этого момента следует называть его именно так, верно?) пустил в голос сдержанную дрожь. Он нервно потер задницу и уставился голодными глазами на кружку.
— Сначала родись человеком, а потом обсудим, — красиво парировал Мишечкин и отпил добрую половину оставшегося одним мощным всасыванием. Станислав смотрел на это действо с тоской отца, теряющего в огне пожара все свое семейство.
Мишечкин нагло дыхнул пивным перегаром в лицо противнику и потянулся за сигаретой.
— Ссука… — уныло процедил Станислав, но с места не поднялся, осознавая превосходство противника.
— Все дело в эволюции, дружище, — нагло манкировал Мишечкин, эффектно пуская клубы дыма. — Кому-то холодное пиво, а кому-то вкусный дизентирийный понос.
— Ты на мою диету не заглядывайся, — предупредил Станислав, — я тебе еще Светкины месячные припомню, кровопийца.
Мишечкин глубоко задумался. Вспоминать об это явно не следовало.
— Я был пьян, — попытался он глупо оправдаться, — было темно.
— Ага, и простыни тоже наутро нюхал, чтобы забить запах собственного перегара. — Станислав знал чем крыть, не иначе всю ночь сдел на ковре возле кровати и дрочил, мушиным своим естеством впитывая светкины феромоны.
Софистика быстро теряла свою прелесть.
— Уймись, насекомое, — досадно топнул ногой Мишечкин, — я еще не знаю в каких трупах ты свои лапы держал, я, может, брезглив до омерзения, а ты в святое хочешь руки запустить!
— Жене своей скажи про святое, сразу умоешься, — мух явно вошел в раж перепалки, даже ногою задней задергал, будто бык, роющий немощным копытом Мишечкинское колено.
— А я сам по себе! — кричал Мишечкин, — я, может быть, специально вокруг себя создаю атмосферу страха и подавленности, чтобы бороться с ней и стоически себя воспитывать!
— Ага, нарасти себе сопли и глаза побольше сделай, пожалостливей, это поможет тебе в борьбе, дружище, не забудь клизму сделать перед прорывом, жопа просит.
— Ну, знаешь!… — взбесился Мишечкин и в припадке ненависти допил последнее. Мух в испуге вскочил и судорожно заработал крыльями.
— Хана тебе, — и Мишечкин лихо пригвоздил назойливое насекомое к шезлонгу. Потом брезгиво отер руку о шорты и тяжело вздохнул. Диалектика всегда давалась ему тяжело.
Дело близилось к полудню. Солнце изрядно припекало, а кружка была вызывающе пуста. Ничего не оставалось, как покинуть насиженное место и лететь к холодильнику. Мишечкин недовольно пожужжал, но снялся с шезлонга и на бреющем отправился в столовую.
В столовой Мишечкина ждал сюрприз. Он имел форму жены и неприятный фальцет.
— Уже нажрался, скот, хрен тебе, а не пиво! — закричала она и припечатала Мишечкина мухобойкой.