– Ох, и похож ты на батюшку свово, Иванушка… ну, прямо – одно лицо! – сидящая напротив древняя старуха бодро махнула стопочку и поднесла к длинному крючковатому носу хрусткий соленый огурчик, – эх, лепота-а-а.. – протянула она, зажмурившись от удовольствия, и осторожно куснула огурец единственным зубом.
– Да, не мучайся уже, – хмыкнул ее сотрапезник – могутный блондинистый молодец, подхватил из мисочки еще один огурчик и ловко нашинковал его тонкими кружочками. – На вот, держи-ка! – он подвинул бабке блюдце, – а то совсем кусаться нечем будет.
Старуха тоскливо вздохнула и положила почти нетронутый огурчик на стол.
– Эх, Ваня, – она задумчиво подцепила длинным ногтем один из огуречных кружочков, и прищурясь, посмотрела сквозь него в окно, – мучайся-не мучайся, а память-то никуда не делась! Помню еще как собственными-то зубами яблочки хрумкала. Морковочку, хрящики… да не в кисель разваренные, а настоящие, с хрустом! А ноныча что? Э-эх! – бабка снова вздохнула и почти брезгливо стряхнула огуречный лепесток обратно на блюдце.
– Да, старость, и впрямь – не в радость, – согласно кивнул Ваня, – батюшка говорил – яблочки молодильные тебе помогли бы? Правда ли то? Али бредил старинушка?
– Правда, Ванечка. Ой, правда, – морщинистое, похожее на печеное яблоко лицо бабки сморщилось еще больше, в уголке одного из выцветших бледно-голубых глаз блеснула слеза. – Да только…
– Что? – Иван налил еще по стопке, – что – только?
– Только – не судьба мне видно тех яблок-то отведать, Ваня, – вздохнула бабка, протягивая худую руку за стопкой.
– Почему же, бабань? – парень опрокинул в рот содержимое своей, хрустнул огурчиком. – Матушка, вот, перед кончиной наказывала непременно довершить дело, батюшкой моим неоконченное: добыть обещанные тебе яблочки. Так я, как видишь, пришел. Завет его выполнить хочу.
– А я уже не хочу, – покачала головой бабка, и задумчиво положила в рот кружок огурца. – Ты ведь, шестой уже будешь, Ваня, – с надрывом прошептала она, глядя куда-то мимо собеседника, – из Ивановичей-то. Тех, чей пращур мне яблочки добыть пообещался. И все, все сгинули! Ни один не воротился, – бабка залпом выпила свою стопку, поставила ее на стол и неожиданно заплакала. – А я ведь не ожидала, что так оно будет-то… думала, не самое сложное дело это – у кота-баюна яблочки-то выкрасть. Ан – нет, оказалось.
Иван разлил по стопкам остатки горилки, подвинул одну бабке, вторую с задумчивым видом взял сам.
– Что ж делать, – спокойно сказал он, глядя на ее мутноватое содержимое, – завет посмертный – он свят! Я от него отказаться не могу. Да, и ты меня от него отрешить не сможешь – не тобою даден он был.
Иван решительно махнул стопку, ухватил последний огурчик и, глядя на всхлипывающую бабку, тихо сказал:
– Так что… подскажи уж дорогу, бабань. Да пойду я – пока сила еще есть. Мне ведь, к тридцатнику уже. Сын есть, наследник, так что род не прервется. И наказ я ему оставил, как мне мой батюшка перед уходом. Уж, у кого-нибудь-то из нас, Ивановичей, да получится.
– Ой, Ва-аня-я-я! – бабка зарыдала в голос, и парень, встав из-за стола, подошел к ней, зашептал, неловко гладя седые космы, когда-то бывшие роскошными золотыми локонами, – ну, не надо, не убивайся так. Просто позволь мне выполнить то, что я всем сердцем сделать хочу. Подскажи дорогу, не противься… судьба это. Наша…
***
– Прости меня, Марьюшка, – глядя на уже едва виднеющееся сквозь ветки окно избушки, Иван тяжело вздохнул, – за обман мой, за надежду неисполнимую, да за боль твою душевную. Вот только – кто ж знал, что те чертовы яблоки раз в тридцать лет родятся? Да – по одному! А жить… уж больно мне жить нравится, Марьюшка. Тебе-то красу да молодость вернуть, а мне они отпущенный век продлевают. И не ходил бы я, не терзал тебя, кабы место, где яблонька заветная растет, из памяти не стиралось. Так что – прости меня, грешного…
Парень тяжело вздохнул, перекрестил избушку на крепких еще курьих ножках, и быстро, не оборачиваясь пошел по указанной Марьей тропке – добывать свое седьмое молодильное яблоко…