— Ох, и похож ты на батюшку свово, Иванушка… ну, прямо — одно лицо! — сидящая напротив древняя старуха бодро махнула стопочку и поднесла к длинному крючковатому носу хрусткий соленый огурчик, — эх, лепота-а-а.. — протянула она, зажмурившись от удовольствия, и осторожно куснула огурец единственным зубом.
— Да, не мучайся уже, — хмыкнул ее сотрапезник — могутный блондинистый молодец, подхватил из мисочки еще один огурчик и ловко нашинковал его тонкими кружочками. — На вот, держи-ка! — он подвинул бабке блюдце, — а то совсем кусаться нечем будет.
Старуха тоскливо вздохнула и положила почти нетронутый огурчик на стол.
— Эх, Ваня, — она задумчиво подцепила длинным ногтем один из огуречных кружочков, и прищурясь, посмотрела сквозь него в окно, — мучайся-не мучайся, а память-то никуда не делась! Помню еще как собственными-то зубами яблочки хрумкала. Морковочку, хрящики… да не в кисель разваренные, а настоящие, с хрустом! А ноныча что? Э-эх! — бабка снова вздохнула и почти брезгливо стряхнула огуречный лепесток обратно на блюдце.
— Да, старость, и впрямь — не в радость, — согласно кивнул Ваня, — батюшка говорил — яблочки молодильные тебе помогли бы? Правда ли то? Али бредил старинушка?
— Правда, Ванечка. Ой, правда, — морщинистое, похожее на печеное яблоко лицо бабки сморщилось еще больше, в уголке одного из выцветших бледно-голубых глаз блеснула слеза. — Да только…
— Что? — Иван налил еще по стопке, — что — только?
— Только — не судьба мне видно тех яблок-то отведать, Ваня, — вздохнула бабка, протягивая худую руку за стопкой.
— Почему же, бабань? — парень опрокинул в рот содержимое своей, хрустнул огурчиком. — Матушка, вот, перед кончиной наказывала непременно довершить дело, батюшкой моим неоконченное: добыть обещанные тебе яблочки. Так я, как видишь, пришел. Завет его выполнить хочу.
— А я уже не хочу, — покачала головой бабка, и задумчиво положила в рот кружок огурца. — Ты ведь, шестой уже будешь, Ваня, — с надрывом прошептала она, глядя куда-то мимо собеседника, — из Ивановичей-то. Тех, чей пращур мне яблочки добыть пообещался. И все, все сгинули! Ни один не воротился, — бабка залпом выпила свою стопку, поставила ее на стол и неожиданно заплакала. — А я ведь не ожидала, что так оно будет-то… думала, не самое сложное дело это — у кота-баюна яблочки-то выкрасть. Ан — нет, оказалось.
Иван разлил по стопкам остатки горилки, подвинул одну бабке, вторую с задумчивым видом взял сам.
— Что ж делать, — спокойно сказал он, глядя на ее мутноватое содержимое, — завет посмертный — он свят! Я от него отказаться не могу. Да, и ты меня от него отрешить не сможешь — не тобою даден он был.
Иван решительно махнул стопку, ухватил последний огурчик и, глядя на всхлипывающую бабку, тихо сказал:
— Так что… подскажи уж дорогу, бабань. Да пойду я — пока сила еще есть. Мне ведь, к тридцатнику уже. Сын есть, наследник, так что род не прервется. И наказ я ему оставил, как мне мой батюшка перед уходом. Уж, у кого-нибудь-то из нас, Ивановичей, да получится.
— Ой, Ва-аня-я-я! — бабка зарыдала в голос, и парень, встав из-за стола, подошел к ней, зашептал, неловко гладя седые космы, когда-то бывшие роскошными золотыми локонами, — ну, не надо, не убивайся так. Просто позволь мне выполнить то, что я всем сердцем сделать хочу. Подскажи дорогу, не противься… судьба это. Наша…
***
— Прости меня, Марьюшка, — глядя на уже едва виднеющееся сквозь ветки окно избушки, Иван тяжело вздохнул, — за обман мой, за надежду неисполнимую, да за боль твою душевную. Вот только — кто ж знал, что те чертовы яблоки раз в тридцать лет родятся? Да — по одному! А жить… уж больно мне жить нравится, Марьюшка. Тебе-то красу да молодость вернуть, а мне они отпущенный век продлевают. И не ходил бы я, не терзал тебя, кабы место, где яблонька заветная растет, из памяти не стиралось. Так что — прости меня, грешного…
Парень тяжело вздохнул, перекрестил избушку на крепких еще курьих ножках, и быстро, не оборачиваясь пошел по указанной Марьей тропке — добывать свое седьмое молодильное яблоко…