Зеркало души

Свет мой, дорогое мое, золотое, серебряное, покажи мне сегодня что-нибудь приличное, — умоляла Машка, отдергивая занавеску, за которой жило зеркало. Из зеркала смотрела проститутка. Круглые коленки над коротенькой юбкой приглашали погладить, нет, скорее, полапать; ярко-малиновые губы хотелось искусать, до боли, так, чтобы непонятно было — помада это или кровь; наглый взгляд говорил: возьми меня немедленно.
— Плесень, — зло сказала Машка, топая ногой, — плесень поганая.
Зеркало задребезжало.
— Смеешься, гадина? Над кем смеешься?

Машка бросилась к шкафу. Так. Юбку подлинней. Помаду стереть к черту. Ну, и кто окажется из нас в дураках на этот раз? В дураках оказалась опять-таки Машка. Проститутка никуда не исчезла. Она только зачем-то нацепила идиотскую юбку, никак не идущую к ее вызывающему виду. Впрочем, юбка эта плотненько сидела на бедрах, подчеркивая их приятную округлость.
Переодеваться не было ни времени, ни смысла
— Плесень, — еще раз, уже беззлобно, сказала Машка своему отражению и побежала на работу.

…Зеркало досталось «по наследству» от прежнего хозяина квартиры. Рама зеркала была старая, деревянная, покрытая только коричневой морилкой, наверху — с какими-то нелепыми завитушками, напоминавшими Машке оленьи рога. Она, помнится, тогда не выдержала — хихикнула и сострила: «Кто это тебя наградил, интересно?»
Старый хозяин на вопрос «Зеркало заберете?» не ответил, только рукой махнул — делай, мол, с ним что хочешь. Машка сперва даже обрадовалась — надо же, такой антиквариат, и даром! Денег после размена квартиры катастрофически не хватало, поэтому халявный антиквариат был ей очень кстати. А что, размышляла Машка. Надоест — продам. Есть коллекционеры, которые такое зерцало с руками оторвут. Вернее, со стеной…

Эти двое заприметили ее еще на остановке. И уже в автобусе один из них, щуплый, с огромным мясистым носом, прижался к Машкиному бедру и, не стесняясь людей, громко спросил прямо в ухо:
— Свободна?
— Занята, — огрызнулась Машка.
От носатого разило перегаром и кислой капустой.
— Санек, нам отказывают, — почему-то пискляво пожаловался носатый вглубь автобуса.
Санек прижал Машку с другой стороны. Сердце Машкино екнуло и противно заныло. Старушка, сидевшая рядом, посмотрела на Машку и неприязненно скривила губы. Машка натянуто ей улыбнулась.
— Мадам, — сказал Санек проникновенно, — отчего вы отказываете двум одиноким странникам?
Просто так не отпустят, поняла Машка. Скоты, скоты и гады.
— Вон там, сзади, у дверей, видите? Там стоит мой сутенер, — сказала она. — Идите и спросите у него.
Санек серьезно кивнул и стал протискиваться к задним дверям. Машка, почуяв с одного боку свободу, рванулась было к передним, но носач схватил ее за руку:
— Куда?! Стоять, сука!
…То, что зеркало каким-то образом приделано к стене намертво, Машка узнала не сразу. Это обнаружилось уже потом, после «нашей мымры». Или нет. Пожалуй, после «базарной торговки». Да, именно после «торговки».
— Я тебя на помойку отнесу, зараза! — орала тогда Машка. Ей было тошно, как никогда. В образе «базарной торговки», который был получен утром от зеркала, Машка умудрилась разлаяться аж с тремя начальниками отделов. В принципе, виноваты были они сами — вовремя не подали списки на получение премий. Но шеф оторвался именно на Машке. Вам, сказал он как можно ласковее, именно в этом году отпуск придется взять зимой. Да, да, зимой. Летом у нас с вами будет много работы, так что вы это… не надейтесь. Машка, которая как раз надеялась, чуть не заплакала от обиды — свой законный месяц она собиралась провести на даче у подруги Ленки, они уже все придумали — и как на озеро будут ходить купаться, и в лес по грибы-ягоды, а вечером в баньке париться да кваском холодненьким из погреба угощаться.

В тот день Машка пришла домой полная решимости выкинуть эту дрянь из квартиры.
— Даже продавать не буду! — бушевала Машка. — Чести много, чтобы продавать, ясно? На помойку, и все.
Зеркало прилегало к стене довольно плотно. Вооружившись гвоздодером, взятым «на вечерок» у соседа, Машка попыталась обнаружить щель между рамой и стеной. Никакого успеха. Только несколько отскочивших от рамы щепок да слегка поцарапанные обои…

На работу Машка опоздала.
— Ой, Марь Петровна, что с вами? — испугалась младший экономист Танечка.
Машка промолчала, села за свой стол и достала из тумбочки тональный крем и маленькое зеркальце. Из него выглянула измученная физиономия с сиреневым фингалом под правым глазом. Ну, здравствуй, устало подумала Машка, здравствуй, мое нормальное лицо. Я и с фингалом люблю тебя, когда ты такое, как на самом деле.
— Марь Петровна, — опять сказала Танечка, — а вас уже Игорь Витальевич спрашивал. Сказал, чтобы как только вы придете, чтоб зашли к нему.
Ну вот, здрасьте пожалуйста. Сейчас начнется вторая часть марлезонского балета.
— Спасибо, Танюш.
— Может, сказать, что вы заболели?
— Спасибо, не надо. Я себя прекрасно чувствую. По дороге вот только столб не заметила. Так и налетела на него, аж искры из глаз.
Машка, все еще накладывая тоналку, краем глаза взглянула на Танечку. Ну да, говорило выражение лица Танюшки, столб ты не заметила, шлюха старая. Небось, любовника завела. Который и разукрасил.

— Марь Петровна, — сказал шеф, не отрываясь от дисплея, — что у нас с месячными?
Машка оторопела.
— С чем, простите? — пролепетал она.
Шеф заколыхался в необъятном кожаном кресле, как холодец в корытце.
— С месячными отчетами, конечно! А вы о чем подумали? Кстати, как ваше вчерашнее недомогание? Прошло?
Он все еще не отрывался от дисплея. Интересно, что у него там, вяло подумала Машка, небось, на порносайт залез, старый кобель. Кажется, все уже знали об этом «увлечении» шефа, и все благодаря не в меру болтливым мальчикам из БТО.
— Спасибо, прошло. Отчеты будут готовы после обеда.
Шеф наконец-то оторвался от порнушки и внимательно посмотрел на Машку.
— Ох, загадочная вы женщина, Мария Петровна. Нет — просто Мария! Еще вчера вы были так больны, что я чуть было не отпустил вас домой.
Ты отпустишь, как же, подумала Машка. Скорее мир перевернется, чем ты отпустишь. Для тебя же только одна уважительная причина неявки на работу — «я умер».
— А сегодня, — восторженно продолжал шеф, — а сегодня вы выглядите ну просто восхитительно!
Чего он несет? Такого, чтобы синяка вовсе не было заметно, просто не может быть!
— Я вот что предлагаю, — шеф подался к Машке, налег на стол, понизил голос и говорил теперь почти шепотом, придав лицу таинственное выражение. — В субботу у меня на даче будет небольшой междусобойчик. Ну-у-у, сами понимаете. Несколько друзей с женами, а кое-кто даже и не женатый! Вы ведь у нас женщина свободная? Приезжайте непременно. Слышите? Не-пре-мен-но! Я вас с кем-нибудь познакомлю.
Врет и не краснеет, удивилась Машка. Да не будет у тебя на даче никаких друзей. Будешь только ты, старпер плешивый, а потом приставать полезешь.
— Спасибо за приглашение, — сухо сказала она.
— Приедете? — облизываясь, спросил шеф. — Я за вами машину с шофером пришлю.
— Нет, не приеду, извините. Именно в субботу я очень занята.
— Неужели нельзя как-то отложить, перенести?
— Невозможно. В субботу меня не будет. Совсем, — сказала Машка.
Она вышла из кабинета недовольного шефа, и тот даже не спросил «что значит — совсем», да Машка и не ответила бы, наверное, поскольку и сама не знала ответа на этот вопрос.

… Ленка посоветовала сходить к бабке, и даже дала адресок. Машка не доверяла бабкам, но все-таки пошла, поскольку издевательства зеркала продолжались, и она никак не могла найти им достойного объяснения. Правда, кое-какой выход из положения нашла: купила гардину, повесила ее над зеркалом и упрятала мерзкое стекло за шторой. Но, влекомая какой-то странной силой, управлять которой не было совершенно никакой возможности, она все-таки каждое утро отдергивала штору и оглядывала себя с ног до головы. «Не буду сегодня, не буду», — твердила она, просыпаясь, но это не срабатывало.

Бабка жила в стареньком домике на краю города. И сама она была такая же старенькая, как домик, в котором пахло сыростью, кошками и какими-то травками.
— Порча на тебе, голубушка, — проворковала бабка. — Черноты много, грязи. И венец безбрачия. Придется чистить.
Бабка, в утиль тебе пора, усмехнулась про себя Машка, вспоминая недавний развод, за которым и последовал размен квартиры. Ишь, выдумала венец безбрачия. А хоть бы и был. Пусть остается, как раз он-то мне и не мешает.
— В следующий раз принесешь три тысячи, иголку, свечку, свою фотографию и мыло, — сказала бабка.
А веревку, чуть не спросила Машка, но, слава богу, удержалась.
Больше она к бабке не ходила. Стало жалко трех тысяч…

Молоток она купила в хозяйственном, куда зашла по дороге домой. Долго выбирала, примеряя по руке. Продавщица нервно выкладывала молотки на прилавок, потом внезапно зло спросила:
— Убивать кого собрались?
Машка подумала.
— Да. Именно убивать.
— Кого же, если не секрет?
— Себя.

Дома, отдернув штору, она, покачивая молотком, долго смотрело на зеркало. Потом спросила:
— Боишься?
Зеркало молчало.
Глупости какие, подумала Машка, разве вещи могут бояться? А вдруг не глупости? Вдруг могут? Может быть, они все понимают, и стонут, и просят людей — не убивайте нас. А люди не слышат.

Первый удар она сделала, зажмурившись. Если честно, ей было страшновато — бить молотком по своему лицу не очень-то приятно. Даже если это всего лишь отражение. Потом открыла глаза. И увидела, что по зеркалу пошли трещины — от центра, вернее, оттуда, где отражалась область сердца, к краям.
— Ага! — злорадно вскричала Машка, вскричала, будто хищник, почуявший запах крови. И сразу вся злость поднялась откуда-то со дна ее души, и она принялась лупить зеркало, не разбирая, и выкрикивать что-то вроде «а вот за стерву», «а это за синий чулок», «и за нимфетку получай». Осколки сыпались теперь градом, некоторые задевали Машкину руку, оставляя красные полосы, на которых выступали капельки крови. Капельки эти набухали, стекали тонкими струйками и падали на осколки.

Но внезапно Машка замерла, потому что сквозь звон падающих и разбивающихся стекол пробился другой, странный звук. Тонкий такой звук — динн-н-нь. Это «н-н-нь», это послезвучие, еще долго висело в воздухе, и Машка даже покрутила головой, силясь его увидеть — таким осязаемым оно казалось.
Был ли это последний выдох несчастного стекла, или Машке просто почудилось, или в ушах звенело после тяжелого дня? Кто знает.
Тут только Машка увидела развороченное зеркало, осознала, что сама, собственноручно учинила эдакий разбой, и сердце ее на мгновение сжалось, сожалея о содеянном.

Но было и самое главное, и это главное Машка почему-то не сразу заметила. За зеркалом, как вы понимаете, должна была находиться стена. Так вот, стены-то как раз и не было. Дыра с острыми неровными краями, что теперь зияла на месте ненавистного предмета, вела в какой-то черный, грязный и вонючий коридор.

Машка бросила молоток на кучу осколков, сама же испугалась раздавшегося звона, потом увидела красные потеки на руке и испугалась еще больше. Надо смыть кровь, думала Машка как-то автоматически, надо смыть кровь. Однако в ванную не шла. Она стояла и задумчиво смотрела в эту черную дыру.

Из этого состояния ее вывел телефонный звонок. Звонила Ленка.
— Ты чего трубку не берешь? Я звоню, звоню.
— Так это был твой звонок… Ой…
Машка истерически хихикнула. Да, надо быть последней идиоткой, чтобы, во-первых, не слышать телефона, а во-вторых, принять последний его «дзинь» за выдох умирающего зеркала.
— Машка! — озабоченно крикнула Ленка. — Ты в порядке?
— В порядке. То есть… Не совсем.
— Случилось чего?
— Да не то, чтобы… Я зеркало разбила.
— То самое? Давно пора. Выкинь и забудь!
— Слышь, Ленка. За ним коридор какой-то. Темный и страшный.
— Да ты что?! Не ходи туда одна! А лучше кирпичами заложи или досками заколоти. Нет, лучше дождись меня. Я сейчас приеду! Слышишь?
— Слышу, — ответила Машка и положила трубку.

Потом подошла к дыре, вытащила из рамы несколько больших острых пик, мешающих пройти, и шагнула в черноту.
Канализация, наверное, была и то чище. Стены коридора, покрытые слизью, вызывали у Машки рвотные позывы. На затылок что-то капнуло, и Машке даже представить было страшно, что именно. Но главное — пол под ногами тоже был скользкий и так и норовил уйти из под ног. Иногда попадались закутки, в которых обнаружился старый хлам — ржавые банки, объедки, рваные тряпки, сломанные игрушки. А из одного закутка выкатилась волна страха и обдала Машку с ног до головы, и Машка сразу же задохнулась и отступила на пару шагов назад.
Запах в коридоре был самый что ни на есть подвальный — сырой и железистый, но откуда-то из глубины коридора шел ток воздуха. Машка почему-то вспомнила про Буратино и подумала, что где-то там, в конце этого ужасного коридора, есть волшебный кукольный театр.
Вот только ключика у нее не было.

А в одном закутке Машка обнаружила все свои роли. Ну, те самые, которые ей ежедневно подсовывало зеркало. Они висели прямо в воздухе, выстроенные в рядочек, будто на невидимых вешалках-плечиках. Машка даже не удивилась, что видит их в темноте, и не только, а вернее, не столько видит, сколько чувствует. Сегодняшняя роль, то есть, проститутка, висела ближе всех. Машка взяла ее в руки со смешанным чувством — роль все еще сохранила запах Машкиных духов, и поэтому была родной. Но, скажем так, содержимое роли, суть ее, внушали Машке отвращение.
На ощупь роль была совсем не страшная и не противная. Наоборот — мягкая и сладковатая. И хотелось непременно забрать ее с собой. Однако, зная, как к ней относятся окружающие, Машка все же повесила роль на место.
Было бы классно, думала Машка, самой выбирать роли из этого чуланчика. Эх, кабы заранее знать, что они тут есть. Вон их тут сколько — тьма-тьмущая. Это только на вид закуточек маленький, а на самом деле… Машка чувствовала, что если начать считать — собьешься со счета. Она даже пыталась найти конец, но не смогла. Потому что конца не было совсем. Не ясно, как зеркало выбирало роль на день — методом случайного тыка или соотносясь с каким-то безумным списком. Или был какой-то критерий. Например, Машкино состояние здоровья. Или совокупность каких-то внешних условий…

Машка вернулась в коридор. Черноты много, грязи. Это кто сказал? А сказал ведь кто-то, и совсем недавно, может вчера, может, месяц назад. И ей почему-то представилось, что коридор этот — ее душа, вся в черноте от накопленной злости, перемешанной с невыплаканными слезами.

Отмою, все отмою, думала Машка, и уже представляла, как засияют здесь стены, на которых наверняка написана иероглифами вековечная мудрость всего человечества. А в конце коридора обязательно найдется кукольный театр. Чтобы до него добраться, потребуется, конечно, много сил, смелости и времени, может, и жизни не хватит.
Машка рванулась было назад, за ведром и тряпкой. Но тут силы оставили ее, в груди закололо, и она опустилась прямо на скользкий и грязный пол, свернулась калачиком и закрыла глаза.

В дверь звонили и колотили, наверное, это приехала Ленка, и надо было встать и открыть, но сил не было. Машка все больше и больше съеживалась на холодном мокром полу, прижимала коленки к груди, обхватив их обеими руками, и старалась таким образом согреться. Но согреться не получалось, и Машке стало казаться, что лежит она в глубокой-глубокой черной пещере, в темном царстве, куда не проникает ни один луч света. И тот камень, на котором она лежит, совсем-совсем ледяной, и он уже запустил в нее свои холодные щупальца, и все тепло по этим щупальцам постепенно вытекает в камень. И только откуда-то сверху доносились удары, это, наверное, солнышко пыталось пробиться сквозь многолетние слои черноты и грязи, но у него ничего не получалось. Надо встать, думала Машка, мне зачем-то обязательно надо встать. Но в груди, в том месте, откуда на зеркале пошли трещины, очень сильно болело, и боль эта не позволяла расправить плечи.