Философ-стайл

— Замечаете ли, милостивый государь, как безнадежно испорчено нынешнее общество? — с чувством сказал дворник Мустафа Гайретдинов и шаркнул метлой по ступенькам, сметая с них сплющенные окурки и пустые шприцы.
— Совершенно с Вами, глубокоуважаемый Мустафа, согласен, — прохрипел местный бомж Захар Петрович. Он даже прекратил рыться в мусорном контейнере неподалеку и задумчиво оперся на его борт острым локтем, торчащим из продранного черного кашемирового пальто. Вытерев руки засаленным батистовым платком, Захар Петрович продолжил:
— Будучи, так сказать, ежедневно окруженным суровой действительностью, не могу с Вами не согласиться. Каково падение нравов!
Он сунул руку в контейнер и достал оттуда квадратную зеленую бутылку. Понюхал горлышко и сплюнул.

— Посудите сами, глубокоуважаемый Мустафа Галиуллович! Раньше чистые душой и сердцем люди, наши с вами соотечественники, пили не что иное, как русскую водку. Чистейший продукт, имеющий вековые традиции. Теперь же, извольте видеть — абсент! Ведь каков ущерб государственной монополии, национальному продукту? Нет, развращенность общества уже достигла высшей ступени…
— Да, — вздохнул дворник Мустафа, продолжая машинально шаркать метлой по щербатому асфальту, — а ведь и Ван Гог и Тулуз-Лотрек могли бы многое заметить по этому поводу. Ведь их талант загубил именно сей спиртной напиток.
— И не только они! — разгорячился Захар Петрович. — Но и Рембо, и Апполинер, и, в конце концов, Бодлер!
— Многие, — веско обронил дворник. Он горько покачал головой, заметив под ногами пустую пачку из-под немецких презервативов, взмахнул метлой.
— Не кажется ли Вам, уважаемый Захар Петрович, что дело не столько в развращенности, сколько в отсутствии Национальной Идеи, — спросил дворник, провожая взглядом кувыркающуюся разноцветную коробочку.
— Еще как! — с жаром откликнулся бомж, переставая греметь бутылками. — А поскольку нет таковой Идеи, то и демографическая ситуация нынче, увы, оставляет желать много лучшего. Да, оскудела Россия, оскудела и телесно и духовно.
— См-мею л-ли я… смею ли вмешаться в ваш спор, дорогие сог-граждане? — вопросил кто-то заплетающимся языком. Новым собеседником оказался Степан, безработный алкоголик из шестой квартиры.
— В споре, как говорили древние, рождается истина, — с достоинством отозвался дворник Гайретдинов и оперся на метлу.
— О да, — Степан подобрал окурок, обдул его со всех сторон, извинился и чиркнул спичкой. Затянувшись, он сурово покачал головой.
— До чего мы дошли? Нет, господа, я, разумеется, не Катон Цензор и не склонен требовать разрушения Карфагена, но ныне повсюду полно иноземной отравы. Вот это, — он показал на окурок, — разве могу я сравнить это с благородным вкусом «Герцеговины Флор»? Ни на сотую долю! Услышав же ваш разговор касательно абсента, не могу с вами не согласиться — яд, яд, да и только! Поверьте, немало бессонных ночей я провел в горьких раздумьях, над раскрытым томом Бердяева, размышляя о тернистом пути нашей отчизны…

Степан говорил долго и горячо. Поникнув головой, слушали его бомж и дворник: один — смахивая непрошеную слезу рукавом пальто, второй — неподвижной скалой возвышаясь у стены, сжав в руке отполированный временем черенок метлы.
Потом все трое долго смотрели на звездное небо.