А напишу-ка я о конце восьмидесятых, уж больно осень в восемьдесят восьмом была теплой, теплой и солнечной. И воздух был особенный. Сидеть бы мне сейчас да писать о любви, придумать сказку какую-нибудь, а может и просто стишок сочинить. Так нет, опять кто-то не прав или же я опять не в такт. И опять спать не могу и опять мне писать, выстукивая по клавишам. Характер такой наверное. Как еще клавиатура меня терпит, не знаю, я бы на ее месте давно уже сломался да в запой ушел. На чем же я остановился? Ах да, на воздухе. Да, воздух был в самом деле особенный. Строили мы по-прежнему коммунизм, я не строил — меня в том году только в пионеры приняли, а коммунизм, он сам по себе строился да крепчал, да воздух был уже не тот. Веяло уже чем то новым, а новое это, будоражило людей, заигрывало с ними да надежду подавало. Правда чем надежды эти обернуться оно не рассказывало. Это позже мы узнаем, что не так вкусна кока-кола как компот бабушкин, да и Шварценеггер не особо тягаться с нашими самбистами собирается, а мороженое импортное, красочное да невиданное, не такое как наш пломбир, за двадцать еще копеек, а гораздо хуже. Но тогда нам еще и сравнивать то не с чем было.
Но нашептывали нам уже о том, что рядом это все, удивительное, доселе невиданное. И мы верили, воспитаны мы так, чтобы верить, верить да надеяться. Да и не о переменах писать я решил, не о том что было и не о том что будет, напишу ка что-нибудь лёгенькое, обыденно-прозаичное, о проблемах вечных да о семьях обычных. Их тогда побольше было, чем сегодня, сегодня что ни семья — так диво дивное. Одни имена чего стоят, уже одного Хосе Петровича знаю да двоих Луис-Альберто Михайловичей, а в Украине говорят вообще Гарри Поттер появился. Что ни напиши — люди все равно оригинальней окажутся.
. Да и не о семьях писать я буду, одну затрону да и ладно. Нормальную, скучную даже может, ни измен тебе супружеских ни детей внебрачных, живут себе да любят друг-друга и дальше так жить будут. Честно, не шучу. Экстрима и сплетен здесь не будет, не ждите, но если заставил я вас до строк этих дочитать, то не обессудьте, закрыть книгу да в сторону отложить еще не поздно, тем более столько в интернете скандалов да порнухи, да и креативов хороших и интересных хватает, так что скучать не придётся. Там то хоть запятых нет, неправильно расставленных, да хоть экшн какой-никакой. Ну а уж если и дальше читаете, то потом не ропщите, история то в самом деле обычная, спорами на форуме о детях, навеянная.
— Здравствуй, милый, — Людмила услышала звук открывающейся двери и поспешила мужу навстречу.
— Приветик, — по привычке шёпотом, ответил ей Володька, — спит уже?
— Да какой там спит, притворяется, ты же знаешь, без тебя редко засыпает, — шёпотом ответила жена и добавила, — сейчас вид будет делать, что в туалет проснулась сходить.
Дверь детской медленно открылась и на пороге появилась их дочка, девочка лет шести. В пижамке байковой, глаза чересчур усердно протирающая, будто не понимает еще ничего.
— А кто это тут у нас еще не спит? — Володя к дочери наклонился и руки ей протянул.
— Папочка, — девчушка в миг оказалась на руках отца, — папочка, ну почему ты опять так поздно? Ведь ты же обещал.
— Работа, работа, доченька, — лицо Володькино засветилось, несмотря на усталость.
— Тебя директор не отпускает?
— Да, ну а ты почему не спишь? Ты же тоже обещала, — хотя и знает он ответ, да интересно ему просто, схитрит на этот раз дочурка его или правду скажет. А она обняла ручонками за шею его, личиком в плечо уткнулась, как котёнок играющийся.
— Эх ты, хулиганка, — Володя поставил ее на пол, — беги спатки, завтра в садик проспишь.
— А ты меня повезёшь?
— Ну конечно, ты же папина дочка.
— А в зоопарк на выходных?
— Пойдём, обязательно, беги спать, — посмотрев в след дочери, он прошёл на кухню.
— Не обещал бы ты ей заранее, уже в прошлые выходные не смог, — заметила жена, — расстраивается она очень.
— Да надо вырваться, — вздохнул Володя, — у меня новостей вагон. Разогреешь еду — садись, рассказывать буду, а я пока руки помою.
А потом они ужинали, а он рассказывал, что преобразуется теперь их кооператив, где он инженером работает, в общество с ограниченной ответственностью. И директоров теперь трое будет, и Семён Исаакович теперь не директор больше, а генеральный директор, и одним из троих директоров его назначили. Пусть неплохо он зарабатывал уже и на должности инженера, но сейчас еще большие возможности открываются. Хотя и работы с ответственностью тоже побольше будет.
— Да куда же еще больше то? — приятно это его жене, но и мужа жалко, вертится целыми днями как белка в колесе.
— Надо работать, Люда, надо. Мы же не для себя вертимся, вон Жанка подрастает. А мне для нее весь мир хочется к ногам бросить, сердце болит когда дорогую игрушку вижу и понимаю, что купить не могу.
— Ну в этом то она, слава Богу, не капризная. Хорошая девчонка растёт, ты бы видел как она уже читать научилась, — Люда посмотрела на мужа с умилением, понимала как ей повезло, что он дочь так любит, что ее, несмотря на десять лет брака, до сих пор на руках носить готов. У подружек не так, хотя какие там подружки, чересчур у них «не так» в семьях, чтобы они до сих пор подружками оставались.
— Тебе когда вставать то?
— Рано, Люда, мне прямо Жанку жалко, но пообещал, придётся к семи ее в садик уже вести.
И завертелась жизнь своим чередом, она и раньше то не скучная была, а теперь так и вообще весёлая стала. Работы — непочатый край. Развивалась страна потихоньку, от социализма еще не отвернулась, а капитализму застенчиво уже так глазки строить начала. Да только чтоб глазки эти строить много работать приходилось. Потом начнут кричать люди, выясняя откуда же деньги у других людей взялись, чужой работы то не видно, а в то время, деньги то были, да небольшие и незаметные еще. И тратить их люди еще не научились, да и времени тратить то не было. Володьку того спросить — зачем работает, придумает на ходу что-нибудь, а сам понимает, что в общем то из-за дочки все, да и характер такой. Свою фирму бы ему открывать, да видать рано еще было, всему свой срок на Земле. Молодой был, да и в сознании его не умещалось это в те годы. Да и не только у него, а и у многих тогда еще.
Курилка была полна, сотрудники вышли покурить да языки почесать. Чем же еще в курилке заниматься. Уборщица Степановна и та тут как тут, вид делает, что пыль протирает, но на нее не сердятся, за свою принимают и знают о ее слабости, все ей знать надо. Да и не проболтается она никогда никому. Старая школа, еще сталинская.
— Ну вы как хотите, а странный мне этот Володька наш, — вечно потеющий от избытка веса главбух Кузьмич прикуривал сигарету.
— Ну зато специалист хороший, — возразил ему инженер.
— Странный, странный, — подтвердила Люська, секретарша генерального.
— Не, ну я ему как мужику говорю, пойдем в субботу, в баньке посидим, пивка попьём, — не унимался Кузьмич, — а он заладил «Семья, дом, семья, дом». Как нерусский какой. Пить — не пьёт, курить — не курит. Я ему объяснять было начал, что деньги домой носишь, детенка состругал, чего еще надо? Ну что семья? Надо и мужиком то побыть — смотрит он на меня глазищами по пять копеек. Ну как с инопланетянином разговариваю, честное слово.
Мужчины согласно закивали, работы то много, это всем понятно. Но иногда можно и вырываться в мужской компании. А этот странный какой-то.
— Вот это точно, сынок, — уборщица встряла в разговор, — насчёт глазищ его я молчала, а тут люди то все свои. Бешеный он какой-то.
— Ой, да ладно тебе, Степановна, чего это он бешеный? Чудной парень немного, ну да ладно. Бешеным то я его еще не видел, — опять вступился инженер, — да и понимать надо, мы тут с восьми до пяти, а у них то работы побольше.
— Ой не можу больше на сэрци дэржаты, — Степановна когда волновалась всегда на суржик переходила, — вы ж ничого не знаетэ.
Компания заинтересовано посмотрела на нее. Степановна партизанка еще та, от нее дезинформации не услышишь.
— Два месяца назад, — продолжила она, — вы ж у баню пишлы. А я вбырала та Володька отой ваш та гиниральный на работе булы. Хлопцы какие-то приехали и к гиниральному в кабинет. Спортивные такие ребята, на машине заграничной. Один — высоченькый, хомякуватый такый и грузин з ным, или чечен — я в них не розбыраюсь. Исаакович наш як раз шо-то с Володькой обсуждал, я ж там в кабинете у гинирального убираю в уголку.
Компания закивала, мол не тяни, все знали талант Степановны делать вид, что занята уборкой в нужном месте в нужное время и ее талант незаметной при этом оставаться.
— Ну Володька встал когда они зайшлы, он же в нас под культурного всегда.
— Ну тут, Степановна, извиняй, касательно вежливости — у Володьки поучиться можно.
— Видела я его оту «вежливость», от як раз тогда и видела, — Степановна сделала жест рукой, чтобы не перебивали, — хлопцы начали шо-то гиниральному про деньги и безопасность рассказывать, ну оно ж и понятно вреня сейчас такое, на Володьку внимания не обращают. Он же худый, против них как студент. Исаакыч, гляжу спугался, а Володька наш смотрю красный стойить та говорыть им: «Ребята, у нас совищание — подождить за дверью!» Ну тут конешно они не выдержали, тот што побольше сказал што-то, шо — не помню, и на Володьку как пойдёт. Мама дорогая, шо тут началось! Я ж даже крестится забула, — Степановна сложила руки на груди.
— Не тяни, Степановна, не тяни!
— Он же как бес какой-то.
— Кто, «хомякуватый»?!
— Володька ваш, ирод! Глазищи бешеные, лицо красное, два раза вдарыв и хлопец без сознания. Кавказец — той побёг из кабинета, так эта сатанюка — за ним! А я смотрю — сижу я в корзине для бумаг, как я в нее уселась и не помню даже. Ну я на карачках бегом к дверям — смотрю догнав того кавказца, с ног сбил та лупит його ногамы. А тот голову закрыл руками, та кричит толька: «Ашибка, брат! Ашибка, мамой клянусь!» Потом Володька вспокоился немножко та назад в кабинет, мимо меня проходить, а глазющи как у сатанюки. От тогда я перекрестилась.
Собравшиеся переглянулись между собой.
— Боже мой, с маньяком под одной крышей работаем, — Люська сделала испуганные глаза, — это же надо так, вместо того чтобы культурно в милицию позвонить.
— Да ладно, что ты там знаешь, — отмахнулся Кузьмич, — Сейчас не те времена уже. А как это он так?
— Да боксом он занимался, — вставил инженер, — сам мне когда-то обмолвился, я еще не поверил.
— Вот там ему последние мозги и отбили, — утвердительно кивнул головой главбух.
— Ну насчет мозгов не надо, — толстая бухгалтерша, решила восстановить справедливость, — Мозги у него на месте, вспомните сколько проектов он в фирму то притянул.
— Так то ж касательно работы, — отмахнулся главбух, — а касательно жизни — под каблуком у жены сидит, да еще и псих, как выяснилось.
— А жена его, тоже дура еще та, — секретарша поправляла тушь на ресницах, — мы с моим встретили их в парке.
— Это с Гришкой что ли? — уточнил главбух.
— Да с каким Гришкой, вспомнил тоже, у меня другой уже, — уточнила секретарша. Главбух хотел съязвить по этому поводу, но уж очень было интересно почему жена Володьки дура.
— Идут значит, спорят о чем-то, я то думала проблема какая-то, специально со своим подошла, познакомились. Так они оказывается книжку прочитали, Булдакова какого-то или Булдахова.
— Булгакова может? — уточнил инженер.
— Мудакова! — огрызнулась секретарша, — все они, Мудаковы. И книжку обсуждают! Ну нормальные они вообще? — Люська окинула взглядом присутствующих, — я еле сдержалась, сказать хотела: «Телевизор купите себе, серость!» Ну я еще минут пять с ней поговорила — темень полнейшая, ни про Шанель не знает, ни про Диора, экономисткой где-то в ЦНТИ работает.
К курилке приблизился Артем, он был одним из новых директоров. Рубаха-парень, очень компанейский и не скрывающий своих любовных похождений, он тем не менее был лучшим другом Володи. При нем обсуждать Володьку было чревато. Собравшиеся покачали головами и быстро сменили тему разговора.
Артем с Володей стояли на улице, Артем вышел покурить, Володька же, как некурящий, просто с другом поговорить.
— Времени никакого не остаётся.
— Это уж точно, не в баньке попарится, не на шашлычки съездить…
— Да какие там шашлычки, я вон с дочуркой все никак позаниматься не могу. Хорошо еще жена меня поддерживает, понимает что работы много, — посетовал Володька, — А твой малой как? Твоему же как и моей, уже семь скоро?
— Нормально, жена занимается, — Артем затянулся, — ты конечно, Володь, извини, но не надо так парится. Ты мужик — своё дело сделал — дальше бабы пусть разгребают.
— Нет, — Володя покачал головой, — не могу так. Она как прибежит ко мне, ручонками своими обнимет — умер бы от счастья. Все жалуется, что меня дома не бывает, а что я ей объясню? Ребёнку разве расскажешь что работы много.
— Ой, забалуешь ты ее…
— Да когда баловать, ухожу — еще спит, прихожу — из постельки выпрыгнет, прибежит ко мне и опять спать. А мне и с ней пообщаться хочется и работать надо, для нее же.
— Ты для себя работал бы лучше. Хоть немного, — Артем хитро прищурился.
— Эх, Артемка, не понять тебе. Она для меня и есть все. Вчера представляешь до чего дошло, спрашивала меня весь вечер: «А ты директор?» — я ей объясняю, что да. А она меня про других наших директоров, да про то, почему если мы директора, то кто-то еще нами командует и домой не отпускает. Я ей про генерального, да почему он генеральный и что это значит. А у самого на душе так неприятно, детство прямо какое-то, хочется мне для нее самым-самым казаться.
— Да у тебя с ней, прям как с моей Ларкой новой, — засмеялся Артем, — так я ей про генерального и не рассказываю, директор мол и все тут.
— Ну давай еще любовниц своих сюда приплетёшь!
— Да ладно, не кипятись. Хотя Исаакыч, тоже хорош, гонит нас в хвост и в гриву. Вон завтра суббота, а нам опять с бумагами копаться, да совещание назначил. А в воскресенье нам с тобой уже в Тобольск лететь.
— Опять зоопарк накрылся…
Володя проснулся в семь утра, тихо, стараясь не разбудить жену, пошёл готовить себе завтрак. Вода для кофе уже начала закипать, когда дверь приоткрылась и дочурка заглянула на кухню.
— Солнышко моё, ты чего не спишь? Суббота же.
Жанна в своей пижамке прошла и села за стол, Володька потрепал ее золотистые волосики.
— Ты на работу?
Он пожал в ответ плечами и виновато улыбнулся.
— А ты мне можешь кое-что пообещать? Нет, оно не такое сложное как зоопарк. Можешь?
— Я постараюсь, — он боялся сказать лишнее слово.
— Отдай это вашему генеральному директору, — она протянула отцу запечатанный конверт, — только поклянись, что отдашь и заглядывать внутрь не будешь.
— Клянусь, — он улыбнулся.
— Нет, ты сильно-сильно поклянись.
Он хотел ее переспросить: «Неужели я тебя когда-нибудь обманывал», но осекся и просто сказал:
— Очень, очень тебе клянусь.
Через час он приехал домой, Жанна оделась очень быстро, а день был как раз прекрасный. И для того чтобы в зоопарк сходить, и для того, чтобы молочный коктейль в «Буратино» тянуть через трубочку. А потом долго-долго бродить по городу, отвечая на тысячи детских «почему», смотреть как опадает листва и как рабочие спешат украсить город к приближающемуся празднику 7 ноября. А еще понимать и гнать от себя эту мысль, как же крепко она держит его ручонкой за палец и отпустить боится. Неизвестно, открыл ли он конверт, перед тем как показать письмо Семёну Исааковичу, или так и отдал запечатанным. Да и не важно это, наверное важнее, что тот день так запомнился ему и его дочери. И важно то, что потом он всегда находил для нее время, как удавалось — тоже неизвестно, но выкраивал. А еще важно, что генеральный почему-то решил сам отвезти его в аэропорт в воскресенье. И уже там, в аэропорту перед вылетом, отдал ему назад это письмо.
— В самолёте почитаешь, — добавил он, — и ты знаешь, она в чем-то права…
А уже в самолёте Володька читал старательно выведенные печатные буквы:
«Мне очень сильно нужен папа. Даже больше чем новая кукла и больше чем новый велосипед. Пожалуйста очень-очень вас прошу, отпустите его домой. Дочка Жанна.»
Ну вот и дочитали мы до конца, хотя предупреждал же, что интриги не будет, да и не про семью писал, а как и обещал слегка затронул только. Да и год то восемьдесят восьмой для этой повести совсем неважен. Просто больно уж хорошая осень выдалась тогда, красивая и не дождливая. Да воздух был особенный тогда, обманчивый наверное, но людям запомнился. Многое с тех пор изменилось, даже и вспоминать то все страшно, но как ни странно многое осталось прежним.
© IKTORN
норм.)