Кирпичи — 2

Глава 1

– Поешь еще, Серёж, – сказала мама.
– Мам, я наелс
я, спасибо.

Честно говоря, я еле осилил вторую порцию маминой запеканки. Вторую неделю дома, а мама всё не успокоится. Я для неё всё еще маленький Серёжа, который вечно отлынивал от завтрака, терпеть не мог супы и воротил нос от манной каши. А если в тарелке обнаруживался вареный лук… В детстве мне очень нравился борщ, но при этом я терпеть не мог капусту. И никак не мог понять, почему мать с отцом так смеялись, когда я просил варить борщ без капусты.А вот в студенчестве, когда я начал жить без родительской опеки, детские капризы про вареный лук и капусту в борще стали неактуальны. Да, и возить ложкой по дну тарелки стало опрометчиво – готовили мы совместно, ели с одной сковородки, а в этом случае щелкать ртом в большой семье значило остаться голодным. В общем, за годы студенчества я стал всеяден, но каждый раз, когда я возвращался домой на каникулы, мама готовила только мои любимые блюда.

И каждый мой приезд, мама, увидев меня, всплескивала руками:

– Боже мой, исхудал-то как, мальчик мой!

И пока заросшего щетиной мальчика душил в объятьях отец, мама, с каждой фразой переходя на новый уровень справедливого негодования, костерила всех виновных, по её мнению, в отощавшем сыне. Доставалось всем – от толстого Вадика, моего соседа по комнате до Министерства образования. Особенно мне было обидно за Вадика, питался он как воробушек, а толстый был из-за неправильного обмена веществ. Но мама Вадику всё равно почему-то не доверяла. Вадик потом уехал в Штаты и на их фаст-фуде раскабанел еще больше, и здесь уже сложно сказать, неправильный обмен веществ тому виной или что-то иное.

В общем-то, я уже не тот тощий студент Серёжа Резвей, но то, что готовит мама, вкусно всегда, как бы сыт я не был. Для мамы готовить для нас с отцом истинное удовольствие, то, что, как ей кажется, в полной мере покажет нам её любовь. Наша же любовь к маме должна проявляться в том, что бы мы съедали всё предложенное.

А вот моя Ксюша готовить совсем не любит. Хотя готовит великолепно! Для неё готовка – это творческий процесс, не мыслимый без большого количества ингредиентов. Даже банальная яичница в её исполнении готовится не менее часа и сервируется, словно фирменное блюдо в лучшем ресторане. Тем обиднее наблюдать микроскопические порции приготовленной яичницы, особенно с учётом гор посуды, участвовавшей в создании завтрака. Но это там, в Питере, городе, ставшим моим вторым домом.

Здесь же теплота отчего дома, улицы родного города и друзья детства помогли мне отвлечься от последних событий. Лидка, Лёха, Панченко, Иван… Образы потускнели, кажется, что я в другом мире – в мире без подковёрных игр, предательства и лжи. Весь негатив последних дней растворился в прошлом. Безумно жаль, что Ксюша не смогла приехать со мной. У неё сейчас преддипломная практика, так что знакомство с моими родителями пришлось отложить.

Отец, опустив газету, посмотрел на меня, чему-то улыбнулся и спросил:

– Какие планы, Серёж?
– Встречаюсь с друзьями.
– Хоть бы вечер дома провёл, – возмутилась мама. – Каждый вечер одно и тоже – друзья! Ты б вчера его видел, Саш. Его Пахомов с Иванченкой привели! Под утро! Да и ты тоже хорош, – внезапно переключилась она на отца, – уже сам распиваешь с ним, словно пьяницы какие!

Мама была не права. Вряд ли бы пьяницы ограничились бутылкой пива. А насчёт Вовки Пахомова с Мишей Иванченко, это да… Кажется, я даже песни пел в караоке, и всё удивлялся, почему так мало очков мне дают за моё высокое исполнительское мастерство. И лишь когда я сорвал голос и стал разговаривать как Хмырь в «Джентльменах удачи», выяснилось, что был отключен микрофон.

***

С Вовкой и Михой мы дружим с детства. Росли в одном дворе, учились в одном классе. Когда мы были маленькими, мы строили зимой снежные крепости и играли в снежки, а летом играли в «Чижа» и прятки, и, конечно, пешком ходили на речку – плавать, рыбачить, печь картошку.

Да чем мы только не занимались! Стоило одному из нас чем-либо увлечься, как этим увлекались все трое. Мы собирали марки, монеты, значки и спичечные этикетки. Слова «филателия», «нумизматика» или «фалеристика» были для нас не пустым звуком. Мы читали литературу по теме, изучали каждый образец наших коллекций, посещали соответствующие кружки и с большой радостью делились знаниями между собой.

После фильма о третьем чемпионе мира по шахматам Хосе Рауле Капабланке мы круглый год играли в шахматы, записались на шахматную секцию «Е2-Е4» и соревновались, решая на скорость все шахматные задачки из местной газеты.

Мы переписывались с пионерами Венгрии, Польши, Кубы и Монголии, участвовали в викторинах, проводимых журналами «Костёр», «Пионер» и газетой «Пионерская правда». Мы самостоятельно изучали языки, чтобы переписываться с друзьями на их родном языке.

Когда появились футбольные вкладыши от жевательной резинки «Final-90», мы увлеклись футболом и каждый из нас знал полный состав каждой сборной, участвовавшей в чемпионате мира в Италии. Большим шиком было иметь вкладыш с фото сборной ФРГ. Да и вообще, сборные менялись на пять-шесть вкладышей с игроками. Меньше всех почему-то ценился Балтача. Я тогда первый подписался на газету «Футбол», а Вовка на все сбережения купил резиновый мяч. Мы играли в «Жопу», «Семнадцать» и «На лучшего вратаря», а потом и за сборную двора.

Мы разводили рыбок, начав с подаренных Вовке на день рождения парочки гуппи в литровой банке с водой. К моменту, когда интерес к рыбкам сошел на нет, мы знали о них почти всё, а потомство наших гурами, макроподов и скалярий плавало не в одном десятке аквариумов города.

После «Весёлой семейки» Носова мы даже решили завести инкубатор и вывести цыплят, но так и не нашли свежеснесённых яиц. А после «Республики ШКИД» стали выпускать журнал «Пионерская справедливость». Пионерская справедливость заключалась в том, что Вовка писал язвительные фельетоны об одноклассниках, я писал стихи, где пропесочивал двоечников и лентяев, а Мишка рисовал иллюстрации. Хулиганы в мишкиных иллюстрациях были маленькие, а мы – большие, настолько большие, что видны были только наши ноги. К третьему номеру мы исчерпали весь яд и журнал сам собой закрылся.

Еще мы писали письма Наташе Гусевой, Алисе из телефильма «Гостья из будущего». Я и Вовка писали о собственных достижениях, полученных оценках, проделанной пионерской работе, количестве собранного металлолома и желании дружить с ней. Мишка писал о любви. Зря он писал любовные письма на уроке, иначе его письмо никогда бы не попало нашему классному Льву Мироновичу. Лев Миронович посчитал нужным продекламировать письмо всему классу. Читал он с выражением, а под конец поднял красного потеющего Мишку со стула и подвёл итоги.

– И дело не в теме вашего письма, Иванченко, – сказал он под незатихающий гогот всего класса. – Любовь – светлое и заслуживающее уважения чувство. Дело в вашей вопиющей безграмотности! Советский пионер сначала учится грамотно писать, а потом пишет письма.

Хорошо, он не знал того постыдного факта, что по Мишкиным письмам обучаются русскому языку монгольские пионеры. «Дарагой друк» – это сейчас можно так писать, а тогда могли и из пионеров выгнать.

В школе очкастого Пахомова любили учителя и недолюбливали одноклассники. Его дразнили ботаником и считали выскочкой, а толстого Миху Иванченко называли не иначе, как пончиком. К Михе относились скорее равнодушно, Вовка же всегда вызывал антипатию. Маленький, взъерошенный, он всегда говорил правду в глаза, не юлил, не подсказывал и не давал списывать. В драке Вовка вёл себя этаким агрессивным петушком, напрыгивал, молотил руками по воздуху, но всё это заканчивалось, как только с него слетали очки. Он всегда видел плохо, что-то там врождённое.

Мишка страдал одышкой и драться боялся, несмотря на большой рост и вес. Над ним издевались регулярно и безнаказанно – пинали в зад, прятали вещи, стирали мел с доски его зимней шапкой, закидывали ранец на дерево. Дети вообще жестоки, а Мишка, к тому же, никогда не вызывал сочувствия. У него была только мать, маленькая худенькая женщина, работавшая уборщицей в трёх местах. У тёти Раи никогда не было времени на Мишку, жив-здоров и слава Богу. Рос Мишка быстро, причём не только ввысь, а потому штаны и рукава ему были коротки, а заплатки на коленках и локтях совсем не красили. Стригла тётя Рая Мишку сама и нечасто, так что в целом вид Миша имел неопрятный – форма не по размеру, сальные волосы, грязный воротник.

Забитый и убогий Мишка, ершистый ботаник Вовка – они были моими лучшими друзьями.

Я никогда не вступался за них.

Более того, в школе я старался держаться от них подальше. Я и сам не пользовался большим авторитетом в классе, но всё-таки моё положение было не таким безнадёжным. Я хорошо учился, но не настолько хорошо, чтобы вызывать ненависть наших двоечников, безусловных заводил и спортсменов в классе. Самым сильным у нас был Петя Бурганов. От него и его подпевал и доставалось чаще всего Пахомову с Иванченко. Ко мне Петя относился вполне нейтрально, и в те немногие случаи, когда Петя проявлял ко мне благосклонность, например когда я подсказывал ему верный ответ, мне было приятно.

Вовка с Михой относились к моему поведению с пониманием. Тогда же я считал, что они должны гордиться тем, что я с ними дружу.

Жизнь нас раскидала. После школы я поступил в Питер, да так там и остался. Вовка окончил школу с отличием и уехал учиться в Тюмень, после чего вернулся и работает сейчас инженером на местном предприятии. Мишка после восьмого класса поступил в техникум, отслужил в армии и нашёл работу в охранном агентстве. Он уже не такой толстый, скорее здоровый, и драться не боится.

***Во дворе посигналили.

– Серёж, за тобой, – сказала мама, выглянув в окно.

Я быстро оделся и спустился. Из выхлопной трубы вовкиной «девятки» идёт густой дым, а сам Вовка, притопывая, мёрзнет у машины. Дым подсвечивается габаритными огнями и выглядит зловеще. Маленький Вовка, в дублёнке и бобровой шапке, напротив, выглядит забавно.

Я вышел из подъезда и сразу же ощутил пощипывание в носу – мороз. Февраль у нас традиционно самый холодный месяц.

– Еле завёлся сегодня, – бубнит Вовка в перчатки. – Как ты после вчерашнего?
– Проспал до обеда, выпил все молоко и воду из крана, – отвечаю я.
– Счастливчик, – завидует Вовка. – Я только с работы. Еще и генеральный сегодня разнос устроил. Жена весь день звонит и пилит… Сегодня спрашивала, когда ты уедешь наконец. Я сказал, что если она не перестанет, ты тут вообще навсегда останешься.

Посмеялись.

– А Мишка где?
– Он сразу после работы туда едет. В «Ковчег», ты ж там еще не был. Живая музыка, саксофон, тебе понравится. Ладно, садись, в дороге поговорим.

В машине, кажется, холоднее, чем на улице. Вовка, осторожно развернувшись – он только недавно купил машину и получил права – выезжает из двора на улицу. Разницы в освещении почти нет, фонари в городе в большом дефиците. Едет Вовка неуверенно и аккуратно.

Проезжаем парк Ленина, сворачиваем на Вавилова, потом на Попова и вот мы в седьмом микрорайоне. Еще пять минут и вот они – огни «Ковчега». У нас маленький город, стотысячное население и все друг друга знают.

Ставим машину, заходим в ресторан, сдаём одежду в гардероб. Вовка снимает очки и протирает запотевшие стёкла. Вернув очки на место, он оглядывается и неуверенно спрашивает:

– Идём?

Киваю, и мы заходим в общий зал.

В «Ковчеге» сегодня шумно. По прокуренному помещению снуют официанты в тельняшках, а весь интерьер выполнен в морской тематике. В углу замечаю одинокого Мишку. Мы с Вовкой протискиваемся к нему. Увидев нас, он расплывается в улыбке и встаёт из-за стола. Скамейка, с которой поднялся Мишка, качается, начинает падать и только стенка задерживает её падение. Мишка не замечает, обнимает меня, Вовку и снова садится.

Мы садимся напротив. Подбегает официантка, бросает на стол меню и удаляется. Вовка трёт ладони и берёт в руки меню:

– Сейчас бы соляночки горячей!
– А я бы шашлычку заказал, – говорит Миха. – Совсем отвык от еды нормальной. Мать болеет, не до готовки. А я что – пельмени сварить, картошки пожарить. В столовой на работе всякую хрень подают, и дорого, блин. А ты, Серёг, что будешь?
– Да я из дома, только поужинал, закуски только если какой.
– Так, тогда бутылку «Столичной», томатный сок, шашлык… Какой шашлык тебе, Мих?
– Свинину!
– Ага, шашлык из свинины на рёбрышках, солянку… Закусывать чем?
– Соленья есть какие-нибудь?
– Вот, «Бабушкины соленья из погребка» – малосольные огурчики, помидоры, грибочки… Пойдёт?
– Аск! – ответили мы с Михой хором и заржали. – Нормальный выбор?
– Ну, хум хау, – поддержал нас Вовка и тоже засмеялся.

Подошла официантка – руки в боки, взгляд усталый и равнодушный.

– Ну чё, выбрали?

Пока Вовка делает заказ, я вспоминаю, как долго когда-то мы объясняли Мишке смысл этого анекдота про двух переводчиков.

– Водку сразу! – командует Миха официантке и закуривает.

Автоматически мы тоже тянемся за сигаретами. А ведь в школе не пили и не курили. Мы с Пахомовым начали в институте, а Миха – в армии.

– А помните Людмилу Ивановну? Ну, она ещё меня постригла? – вспоминает Мишка. – Я тогда зарос, помню, а она не выдержала и прямо на уроке меня постригла?
– Эээ…, – тянем мы.

Конечно, помним. Злющая математичка под хохот всего класса вытащила Мишку за патлы к доске и остригла. И не сказать, что мишкина причёска стала образцом парикмахерского искусства – скорее это было похоже на образчик буржуазной пропаганды или веяние моды двадцать первого века. Но дело, конечно же, было не в причёске. Просто вряд ли математичка осмелилась бы так поступить с кем-либо иным. Тихая же и забитая тётя Рая не стала скандалить и разбираться. И это ещё раз утвердило класс в мысли о безнаказанности издевательств над Мишкой.

– Ну, так помните или нет? – возбуждённо спрашивает он.
– Помним.
– Ну вот, у неё оказывается есть дочка! Сегодня познакомился с ней, Верой зовут…
– Погоди, – перебивает его Вовка. – Часом не Погодина фамилия? Рыжая такая, невысокая…
– Ага, точно! А ты её знаешь что ли?
– Ещё бы не знать. Валька Погодин со мной работает, это его жена бывшая. Развелись они года два назад.
– Ну и что, что развелись, – мрачнеет Мишка. – Всякое бывает, характерами не сошлись может. И дочка у неё есть, я в курсе.
– Может и характерами, – тянет Вовка. – Только не думаю я, что тебе её характер понравится. Бл…
– Закрыли тему! – отрубает Иванченко и встаёт из-за стола. – Свои мозги есть. Я в туалет.

Пахомов затягивается, изучает поверхность стола и тихо говорит:

– Гуляла она сильно. Валька переживал, прощал, верил выдумкам её… Ладно, сам разберётся. А ты как? Веришь своей?
– Верю, – отвечаю я и зачем-то лезу в карман за телефоном.

Набираю питерский номер – гудки – никто не берёт. Пока спокоен, но в глубине какое-то неприятное липкое чувство. Набираю Ксюшин сотовый. Считаю гудки. Раз, два, три… Возвращается Миха. Вовка внимательно наблюдает за мной. Семь, восемь…

– Алло?
– Ксюш, привет! Как ты? Ты где? А то я домой звоню, тебя нет.

Связь плохая, но в трубке всё равно слышен чей-то смех и музыка. Подходит официантка и начинает шумно расставлять приборы, водку, графин с соком. С трудом разбираю, что говорит в трубку Ксюша.

– Серёж, всё хорошо, я с колегами после работы зашла в кафе, уже собираюсь домой. Когда вернёшься?
– Скоро, солнце, скоро. Не скучай, люблю тебя!
– Жду, целую, пока!

И снова гудки. Натягиваю улыбку, отключаюсь и кладу телефон в карман.

– Привет бы хоть передал, – укоризненно говорит Миха.
– Да сыта она уже вашими приветами, в гости вас зовет. Приедете?
– Хмм… – переглядываются друзья, – летом? На свадьбу?

Я молчу. О свадьбе Ксюша не хочет ни говорить, ни слышать. Институт надо закончить, стаж набрать, для себя пожить, мне на ноги встать – причин много. Но объяснять это друзьям не хочется.

– Посмотрим, ещё не думали, – говорю я, – но приглашу по-любому.
– За это и выпьем, – говорит Вовка и протягивает рюмку.

***

Мы начали третью бутылку водки. От михиного шашлыка остались обглоданные ребрышки, а пепельница стала полна окурков. На мой вопрос, меняют ли тут пепельницы, Мишка удивлённо пожал плечами: «Зачем?». И правда, зачем. Провинциальный сервис, что уж там. Настроения не было. Раз пять звонил домой в Питер, трубку так никто и не берёт. Звонить на прямую Ксюше нет желания, не хватало, что бы она меня еще заподозрила в излишнем контроле или ревности.

– Петька! – радостно восклицает Миха.

Оглядываюсь – к нам подходит какой-то неопрятный мужик.

– Кто такой? – тихо спрашиваю у Вовки, не отводя взгляда от мужика.
– Петька Бурганов, если помнишь, одноклассник наш.
– Садись, Петруха! – жмёт ему руку Мишка и движением приглашает за стол.

Петя здоровается за руку со мной и Вовкой и садится рядом с Михой.

– Бли-и-ин! – вглядывается Петя в меня. – Резвей! Ты что ли? Приехал?
– Я. Приехал.
– А я слышал ты в Москве сейчас! Ну, дела! – шумит Петька. – Наливайте, мужики!

Мишка знаками показывает официантке, что нужна ещё рюмка.

– Да не в Москве он, – поправляет Вовка, – в Ленинграде. Неделю уже как в городе.
– Да нам всё одно – столица! – отмахивается Бурганов. – Ну, как ты там, Серёга? Женился? Дети? У меня трое уже, два сына, дочка! Эх, как же я рад тебя видеть, дружище! Мы же, считай, со школы и не виделись! А помнишь, как мы в шестом классе…
– Слушай, тебе чего надо? – перебил я его. – Откуда такая душевность? С чего бы вдруг?
– Серёг, ты чего?..
– Да ничего. Где твоя душевность была в школьное время? Поднял жопу и исчез. Быстро.

Бурганов потемнел лицом. Улыбка слезла с его лица. Он встал, не чокаясь, выпил и утёрся рукавом. Вовка с Михой попытались его усадить назад, но он отмахнулся.

– Вот, ты, какой стал, Серёга, в Ленинграде своём. Уж сколько слышал о ленинградцах, всегда только хорошее. Мол, и люди там душевные, и вообще. Да только, видать, не в том Ленинграде живёшь ты. Откуда ж в тебе гнили столько? – Бурганов пожал руки Пахомову и Иванченко. – Спасибо, мужики, свидимся ещё.

Смерив меня взглядом, Петька Бурганов ушёл в другой конец зала. Молчание прерывал тихий голос Мишки:

– Зря ты так с Петькой-то. Он через многое прошёл, в Чечне отслужил, мать умерла, пока он с чехами воевал. Нормальный он мужик, не то что… Ладно, пора мне, вставать рано.
– Докинуть? – спросил Вовка.
– Да сам доберусь.

С этими словами Мишка вытащил из бумажника пятисотенную, кинул её на стол и ушёл. Вовка тоже засобирался.

– Серёг, поехали тоже. Моя беспокоится, домой надо.
– Езжай, я посижу ещё, – ответил я.
– Ну, до завтра тогда. Родителям привет. И это… Помнишь, как мы днями напролёт играли в «Мортал Комбат»? Ты же никогда не добивал, не делал «фаталити», а выбирал дружбу. Помнишь? Френдшип! Френдшип эгейн.

Вовка ушёл. Я заказал ещё водки и снова набрал домашний. Трубку никто не брал.