Дню сантехника посвящается :)

Лукьяныч погасил окурок «Тройки» о трубу, покашлял в засаленную рукавицу и стащил с головы подкатанную под макушку шапочку:
— Все, Леня, шабаш. Помянем безвременно почившую трубу чугунную канализационную… Менять надо. Пластик ставить.
Леня – тридцатилетний коротышка с опухшей физиономией, жиденькими усиками и низким, как у неандертальца, лбом, хмыкнул и пробормотал с кривой ухмылкой:
— Помянуть? Ну давай, помянем. Наливай!
— Ха… сказал… — горько произнес Лукьяныч. Его кадык с обвисшей старой кожей качнулся вниз в свете далекой лампочки. – если бы… У самого горит все…
— Слушай, надо что-то решать, — сказал Леня. – уже, наверное, двенадцать, а во рту еще и маковой росинки не было. У тебя мелочь есть? Может, не тянуть резину, по рублю – и к магазину? У меня где-то гривня завалялась, вроде…
Лукьяныч стащил с ладони рукавицу и полез в карман.

— Ни копья, Ленчик… Да и не время сейчас лечиться – надо ж сначала за выполненную работу отчитаться.
— А что там той работы? Мы ж не сделали ни хрена! Зато как пить дать, как пред светлы очи явишься – так сразу – будьте любезны… Заявочку принимайте… Задолбали… А это? – Леня с ненавистью посмотрел на трубу. — Гадина, сволочь… Полтора часа убили… Слушай, Лукьяныч, может, ее подварить?
Старик крякнул и опустился на корточки:
— Ты будешь варить? Ты сварщик? Нет, ты сантехник, Леня! Так что не наше это царское дело. Да и вообще, нечего тут варить — и так шов на шве. Ее электродом только тронь – мигом полезет. Поверь мне. В прошлом году мы такой водопровод чинили в высотном районе – то ли сэкономили они на трубах, то ли еще чего – да только после нашей варки, на следующей же неделе на улице Лабладор разлился.
— Лабрадор.
— Чего?
— Лабрадор, говорю!
— Откуда знаешь? Умный? Институт кончил?
— Да пошел ты со своим институтом! Просто слово вспомнил как пишется, а ты сразу подкалывать, — Леня слегка покраснел. В свете двадцатипятиваттной лампы, мрачно горевшей в другом конце подвала, заметить смущение грамотея было невозможно.
— Шабаш, — повторил Лукьяныч. – Лень, позвони мастеру, скажи, что медицина бессильна.
— А черта с два, пусть сам звонит. Мне денег жалко, — бросил Леня. – А слышал, немцы сейчас придумывают трубу, чтобы сама восстанавливалась? Прикинь: вот прорвалась она, а через минуту – раз – и не течет уже!
Лукьяныч наморщил лоб и пожал плечами:
— А кто их, немцев, знает? Ну пусть придумывают, только такая труба будет стоить миллион зеленых метр. Нам-то с тобой толку от нее… Да и наоборот – на черта мы будем нужны, если везде такие трубы поставят? Не, ты прав… Хотя бы пивка глоток…
— Есть курить? – Не снимая черную рукавицу, Леня выудил из кармана коробок спичек и той же рукой принял у напарника «Тройку». – А ведь дерьмо ты куришь, Лукьяныч… Извини, конечно, но дерьмо.
— А что курить? Мальборо-шныльборо? Да не понимаю я этих марципанов. Это пусть молодежь понтуется. А мне… Знаешь, сколько мне лет? Пятьдесят два. А знаешь, со скольки лет я курю? С двенадцати. – обстоятельно пояснил Лукьяныч и принялся складывать в ящик инструменты.
Леня чиркнул спичкой. Стало светлее, из темноты проступили переплетения ржавых труб под потолком, с которых свисали лохмотья паутины и жирные, тяжелые капли конденсата.
— Что-то не звонит шеф… — пробормотал Леня. – Ну да и хрен с ним, все равно в ЖЭК надо идти…
— Пусть они там себе много не думают. Трубу менять надо, а не хомуты ставить. А то они видно, решили, что Лукьяныч – волшебник в голубом вертолете. Я им разве что кино могу бесплатно показать! – хмыкнул сантехник, — Фильм ужасов… Про мертевцов в подвале… Или про крыс больших… Наливайте – я вам балаган устрою, милости просим на ночной сеанс!
Леня вдруг закашлялся. Его сигарета зашипела и погасла.
— Вот зараза! Капает! Лукьяныч, дай другую сигарету! Мою намочило.
Снова чиркнула спичка. Вокруг Лениного лица образовался шарик желтого света, который выхватил усики, низкий лоб и медленные глаза, изучающие ржавые трубы над головой.
— Ё-моё… — глаза вдруг круглились, сигарета повисла, приклеенная к нижней губе. – Ё-моё… — повторил Леня и еще раз чиркнул спичкой.
— Чего там у тебя? Прорвало, что ли?
— Да нет… Лукьяныч, глянь…
На трубах, просто над головой, в неверном свете спички, кристально мерцала бутылка с прозрачной жидкостью, лежащая на боку поверх ряда тонких труб.
— Ни хрена себе, — присвистнул Лукьяныч. – Это что?
— Что-что! Водовка, наверное. Литровка, вроде, – через миг бутылка уже была в Лениных руках.
— Ну что там написано?
— Да не видно ни черта… Лукьяныч, вот тебе спички, ты поджигай, а я смотреть буду.
— Так давай я посмотрю, а ты поджигай!
— Блин, старый, ну что ты привязался? Пошли ближе к лампе, все увидим! Не боись, сам не выпью. Разве что за твое здоровье! – Леня сипло расхохотался. — За мной!
На бутылке красовалась красно-коричневая этикетка: «Водка «Дым Отечества» — 40%, Министерство здравоохранения предупреждает…» Угрозы Минздрава повисли в воздухе: часть этикетки ниже была оборвана. То, что внутри была водка – не вызывало ни малейших сомнений. Горлышко венчала крупная рифленая крышка, ниже оно было перехвачено пластмассовым предохранителем. Покрутив бутылку на свету, Леня наметанным глазом оценил: этикетку клеили профессионально, на заводе: тонюсенькими, аккуратными полосками клея. Осторожно перевернув ее за горлышко вверх дном, Леня оглянулся, заметил круглые глаза Лукьяныча и несколько раз крутанул. В центре пузыря тут же вырос столб из пузырьков.
— Паленка? – спросил напарник.
— Да хрен там паленка! Она, старый, она! Водовка! Ну что, помянем чугунную трубу? Или как ты там говорил?
Кадык старого заплясал под подбородком. Он зачем-то оглянулся, и, видимо, собрав остатки воли, отрезал:
— Нет, Ленька, не надо… — затем пожевал губами и добавил: — Погоди… Давай попервам к мастеру сходим, а то ведь эта зараза Семеныч нас сгноит… Скажем, туда-сюда, ничего не смогли сделать, так что ставьте новую трубу, а мы скоро вернемся. А потом айда с пузырем ко мне лечиться.

Семен Семеныч окинул двоих пристальным взглядом:
— Как это невозможно? Дом новый почти, ему всего десятка полтора лет! Как там трубы могли износиться?
— Ну что мы можем сделать, начальник, значит, поставили старые трубы еще когда строили. Они соплю комариную не удержат, не то что поток дерьма с девяти этажей. Трещина – во! – Лукьяныч показал указательный палец.
— А хомутом пробовали перетянуть?
— Да там трубу надо менять, какой хомут? Товарищ начальник, ну я ж тоже не бублики перебирал всю жизнь!
— А что ты перебирал? – Мастер хлопнул ладонью по столу. – А я тебе скажу что: бутылки ты перебирал! Вот что ты делал всю жизнь! Почему во вторник из тридцатого дома жалоба на тебя пришла? А? Попросила бабушка кран ей починить – прокладку поменять! Так ты же, гад, всю систему ей расковырял чуть не до пола, а потом, видите ли, не могу ничего поделать, прогнило все! Так и здесь, да?
— Так же ж и там было все ну никуда… Бабуля-то старая была… Ну, то есть, товарищ начальник, тут ясное дело, чего много говорить? Вещи – они ж стареют…
Глубина сантехнической философии повергла Семен Семеныча в крайнюю степень ярости:
— Ты, мурло пропитое, меня учить еще будешь? Да ты у меня здесь больше и недели не продержишься! Понял? И ты тоже, кстати – палец мастера уперся в Леню. — Я алкоголиков у себя терпеть не буду, понял? У-у-уй, рожа от водки опухла, страшно смотреть! Ну, чего молчишь?
— Да чего говорить тут? — Леня переминался с ноги на ногу. – Что морда – так да – у меня ж почки больные – еще в армии застудил… Вот и опухает морда… А не от водки совсем… Я только по праздникам могу сто грамм… Кстати, над больным грех смеяться. А во-вторых – что ж вы так сегодня на нас… Сегодня ж у нас с Лукьянычем праздник… Меня вон мама утром позвонила, поздравила… Обидно, товарищ начальник. А вы еще кричите. Хоть бы слово хорошее сказали…
— Что за праздник? – Семен Семеныч застыл.
— Ну как… День же сантехника… Международный… А вы не знали?
— Что вы мне лапшу на уши вешаете? Ваш праздник – день работника коммунального хозяйства! Этого… Когда там… В марте, вроде, — Семеныч принялся листать перекидной календарь на столе.
— Дык его только недавно ввели! – Лукьяныч старался не бегать глазами. – Полгода еще не будет… Интернациональное… Или как его… международное соглашение ООН о праздновании… 2-го октября Дня сантехника… Международный день, между прочим…
— Я проверю, что у вас за праздник! Ладно, ступайте! – тон голоса мастера внезапно смягчился. – А откуда вы узнали о празднике? – вдруг доверительно спросил он.
— Ну как, в новостях, вроде… Я уж и не помню, где показывали, но что 2 октября – так это я гадом буду, если нет такого праздника! Точно говорю! – Для пущей убедительности Лукьяныч хлопнул себя ладонью в грудь. – Ну, мы пошли? Сегодня ж заказов, вроде, нет уже? Но мы все равно вернемся! А мало ли – может, у кого-нибудь опять прокладку сорвет? Так вот они мы тут как тут – на первый зов!
Дуэт сантехников попятился к двери. Мастер тем временем устало махнул рукой, уселся в кресло и пододвинул к себе перекидной календарь.

— А здорово ты его! – Лукьяныч жадно вдыхал прохладный осенний воздух и сипло смеялся. – День сантехника! Это ж надо – кому скажи, так не поверят! День сантехника! Ха-ха-ха-ха!
— А ты тоже хорош, Лукьяныч! Слышь, интернациональное соглашение!
— А ты — «мама позвонила, поздравила»! Откуда ты, Ленька, такой взялся умный? Ну что, теперь с нас требуется малость – праздничек отметить!
— Отметим, отметим. У тебя закусь есть какая?

Закуси у Лукьяныча не оказалось. Разве что в пыльной хлебнице лежал труп огромного таракана. В холодильнике обнаружились три заплесневелых морковки.
— О, нашел. – С громким стуком старик поставил на дырявую скатерть пластмассовую банку с сахаром. – Чем не закусь? Леня торопливо закивал и принялся разглядывать новообретенную литровку.
Комната Лукьяныча представляла собой жалкое зрелище. Возле окна стоял старый стол, усыпанный крошками хлеба, возле двери – книжный шкаф, вместо книг в него были свалены в кучу разнообразные картонные коробки. Напротив двери раскинулась ободранная раскладушка с двумя грязными шерстяными одеялами.
Лукьяныч подошел к столу, пододвинул под себя пьяный табурет:
— Ты гля, а и правда, водочка… — да-а-а, кто ж это нам праздник-то устроил? Хороша, вроде… — Вдруг его взгляд стал настороженным: — Слушай, Лень, а может, это подстава какая? Я по ящику видел – так же бомжей угощают: бывало, на, кушай, а тот вот скушал – и с копыт. Вскрытие проводят: яд! Может, это тоже… Подбросили?
— Да кончай ерунду городить, Лукьяныч… Кому мы сдались, чтобы нас травили? Наливай!
— А может, это вообще, как его… Метанол! Говорят, его нюхай, и на язык пробуй – водяра водярой! А как накатишь сто грамм – так сразу р-р-раз — и все! Был человек и нету! А если пятьдесят грамм – то еще можешь выжить. Только видеть больше ни ляда не будешь.
В общем так, – старик опустил на стол кулак. – Ты как хочешь, а пить вот как будем: первую стопку пью я. Ты еще молодой, у тебя вся жизнь впереди, а я уже прожил – так что если я вдруг завернусь – ты сразу вызывай скорую. И еще – там в ванной возле зеркала блокнот лежит – найдешь телефон Ольки моей. Позвони ей. Ну и придумай что-то такое, мол, сидел, жалел, что жизнь так обернулась… И скажи, что люблю я ее… И Антоху тоже люблю, пусть учится в своем институте хорошо. Запомнил?
Ленька упрямо мотнул головой:
— Так, давай стаканы, харэ разговаривать! Трубы же горят, Лукьяныч! Совесть есть?
— Эх, молодежь… Учишь вас, учишь… А толку… Ладно, открывай пока, я за стаканами.
Лукьяныч подошел к единственному настенному шкафчику над мойкой: рядом с одиноко стоящей десертной тарелкой мутно поблескивали три граненые стопки. Леня тем временем сгреб бутылку в сильную ладонь, обхватил горлышко и отработанным движением провернул.
— Слышь, Лукьяныч, не открывается, зараза!
— Сильнее крути, откроется, куда денется? – Старик поставил на стол две стопки и нетерпеливо потер руки. Леня подналег, но толку от усилия было мало. Точнее – толку не было никакого.
— Что за черт? Она что, приварилась? Или приржавела?
— А ну, дай я. — Лукьяныч обхватил горлышко, и налег на изо всех сил, так что на рябом морщинистом лице выступили багровые пятна.
— Вот так дела-а-а… — протянул Леня. – Это что ж получается: вроде есть она, а вроде и нет ее?
— Выходит так… Фу-у-ух, упарился я с ней… Дай секунду передохну и еще разок попробуем.
— Да куда тебе, старому? Давай уж лучше я буду. – Леня размял кисть и покачнулся на табурете, проверяя его на прочность: поди знай, а вдруг обломается в самый неподходящий момент? А бутылка об стол ка-а-ак… Табурет от всей души скрипел, но позиций не сдавал. По крайней мере, процедуру открывания литровки обещал выдержать с честью.
Леня разглядывал бутылку, заглядывал в горлышко, будто пытаясь рассмотреть под крышечкой эмблему выигрыша, зачем-то даже оценивал на свет этикетку. В конце концов, недоуменно пожал плечами и пробормотал:
— Да шут ее знает, Лукьяныч, вроде, пузырь как пузырь… Не пойму… Только вижу, дорогая водяра… Короче, чего с ней панькаться? Э-э-х… — Ленька накрыл горлышко ладонью и попытался взять бутылку с налету.
— Пошла! Лукьяныч, гадом буду, пошла! – завопил он. Крышка и правда, повернулась на несколько миллиметров. Однако, пластмассовые предохранительные перепонки так и не разорвались. Резкое напряжение выбило остаток сил. Теперь Леня сидел на табурете, свесив с колен руки, и тяжело дышал. На столе перед ним стояла непобежденная литровая бутылка.
— Ладно, не мучайся, я щас перчатки принесу – в них сподручнее будет. – Лукьяныч вышел в коридор. Через минуту из соседней комнаты донесся жестяной грохот и отборная матерная брань. Появился Лукьяныч. В руках у него была пара строительных перчаток защитного цвета:
— Я тут в прошлый четверг разжился как раз. Когда Михайловна приносила выдавать – выходило по три пары на брата. А я одну заначил, никто не заметил. Дай думаю, пригодится. И гля – пригоди… — Он не договорил, на лице старика застыл неподдельный ужас: — Что это?
— Где? – Леня поднял голову, проследил за указательным пальцем Лукьяныча и вскочил от неожиданности: — Ой, что это?
— Это я спрашиваю, что это? – просипел старик. – Ты куда нашу бутылку дел, сволочь ты американская, пока я на балкон ходил?
Бутылка оставалась на месте: такая же пузатая, такая же гордая. Вот только минуту назад жидкость внутри была кристально чистой и бесцветной, теперь стала… коричневой. Этикетка тоже была другой: если верить ей, вместо водки «Дым отечества», в бутылке теперь была «настойка «Весенняя роща», 30%, Министерство здравоохранения предупреждает…» — ниже этикетка была так же оборвана.
— Не брал, Лукьяныч, гадом буду, не брал, зуб даю! Не трогал! Вот как она немного пошла – так я сразу ее поставил на стол, даже не смотрел на нее больше! Думал, ты перчатки принесешь… Что за дела?
— А ну, встань – прорычал Лукьяныч. – Лицом к стене! Быстр-р-ро! Леня, правда, возражать не стал, встал с обреченным видом, ткнулся в стену лбом и безропотно выдержал обыск.
— Хм…. И правда, не брал, вроде. Что ж за чертовщина здесь творится? Ну да ладно, вот тебе перчатки – открой, может, на этот раз получится…
— Слушай, а может… Может она от воздуха потемнела, а? Я ж ее слегка провернул, туда попал воздух, началась реакция…
— Дурак ты, Ленька, хоть умные слова и говоришь. Какая реакция? На этикетку посмотри! Это тоже реакция? Была водка — стала наливка? Запомни: если я у тебя найду ту бутылку, убью. Вот этими руками задушу, как гада!
— Да пошел ты, старый, я же сказал, что не брал! – проворчал Леня, надел перчатки и снова взялся за горлышко. От усилия его опухшее лицо мгновенно сделалось багровым.
— А, че-е-е-рт, опа-а-а-а!!! – просипел он сквозь зубы и резко ослабил хватку. – Есть. Поддалась, трудно, но поддалась, зараза!
То, что упрямая пробка поддалась – было видно невооруженным глазом: две из пяти предохранительных полосок полопались.
— Я знаю, что ей, сволочи, надо, — сказал Лукьяныч. – Возьми вон в мойке нож – мы эти пластмасски сейчас живо обрежем… Ну кто такие бутылки выпускает, а? – Он взял литровку в руки. Леня нехотя встал с табурета и поплелся к мойке за ножом. Через секунду его пригвоздил к полу истошный, полный ужаса вопль старика.
— А-а-а-а, Ленька-а-а-а!!! Как это? Как это, Ленька? Допился я! До белки допился! – Луьяныч качался на табурете, обхватив голову руками. Я же… я же ее только в руки взял… Как это, Ленька?
Напарник рысью подбежал к столу. Жидкость в бутылке стала бордовой. На этикетке красовалась надпись: «Вино сухое «Алый закат», 12%, Министерство здравоохранения предупреждает…»
— Не дрейфь, не белка это… У двоих сразу одной белки не бывает.
— А что это? — пробормотал Лукьяныч.- Это что, фокусы? Алё, мы ищем таланты?
Дрожащими руками старик вытащил из кармана пачку «Тройки», достал одну и, с трудом попав ею в рот, закурил. Ленька не спрашивая взял из рук Лукьяныча пачку и последовал его примеру.
— Я что-то ни черта не пойму, — Ленька пододвинул табурет. – Давай разберемся. Значит, что? Была бутылка водки, так? Было всем хорошо. Я начал ее открывать, так? Она стала бутылкой наливки. Плохо. Ты сам видел – когда я второй раз ее открывал – она стала бутылкой вина.
— Вино на радость нам дано, — пробормотал Лукьяныч. – Ну что дальше?
— А дальше… Да черт его знает, что дальше… Будем открывать, что дальше… Выпить-то хочется…
— Ладно, вино так вино… Только водкой можно было и завтра подлечиться, а вина сегодня на двоих еле-еле… Ну, давай попробуй ножом…
— Погоди, Лукьяныч, погоди… Давай рассуждать логически. Сначала была водка, — Леня почесал затылок, — я начал открывать, и водка превратилась в наливку…
— Да что ты тянешь? Ты уже говорил! Что делать будем – лучше скажи?
— Что-что… Открывать будем…
— Открыва-а-ать будем, — перекривил Лукьяныч. – Тут открывать надо одним махом – раз – и все! Потому как ты видел, что было – сейчас как превратися вино в какую-то муру – будем мы с тобой лапу сосать.
— Хорошо, давай, — Леня решительно сгреб в ладонь бутылку.
— Давай по счету три.
— Погоди, давай сначала пластмассовые штуки эти перережем!
— Давай!
Леня вооружился ножом – спустя миг две узких полосочки пластика были решительно перерезаны.
— А если оно прямо щас превращаться начнет? – настороженно спросил Лукьяныч. Оба перевели взгляд на бутылку.
Прошла минута. Жидкость бордового цвета не меняла и всячески напоминала вино, а этикетка упрямо уверяла: внутри двенадцатиградусный «Алый закат».
Леня взялся за горлышко. Лукьяныч вскочил:
— Стой! Погоди!
Старик был возбужден и бледен. Глаза его горели, а руки дрожали мелкой дрожью.
— Слушай, а что если… Что если это от света?
— От какого света?
— От какого-от какого… От дневного! С чего все началось? Мы пузырь домой принесли, так? Открывать на свету начали! До нас – лежал он себе спокойно в подвале, и была водяра как водяра. А как мы вытащили ее, как начали с ней возиться – так и пошло-поехало! Вот что, ты как хочешь, а открывать ее надо в ванную идти.
Леня насупил брови. В его глазах появился блеск напряженного размышления:
— Давай! Дело говоришь, Лукьяныч!
В ванной комнате решили свет не гасить: и в подвале ведь круглосуточно горела тусклая лампочка. Однако, для приближения экспериментальных условий к полевым было решено затемнить лампу, натянув на нее носок. Чистого, правда, не нашлось, для всеобщего блага Лукьяныч стащил с ноги свой. Через овальную дырку на месте большого пальца на потолок спроецировалось светлое пятно.
— Фу, Лукьяныч, ты свои носки стираешь? – скривился Леня. – Тут мало того, что трубы горят – так еще и глаза режет!
— Постираю, не боись. Потерпим! Щас отвинтим эту гадину и проветримся. Фух. Налегай, Ну, налегай же!
Ленька уселся на краю ванной, сделал глубокий вдох, возвел очи к небу и резким движением рванул крышку вправо. Крышка снова поддалась, но лишь слегка.
— Не отпускай, Леня, не отпускай! Градусы ж падают, Ленька, падают градусы! Крути!
– завопил Лукьяныч.
Ленька продолжал крутить. Лицо его покрылось испариной, уши стали багровыми. Руки уже давно ходили ходуном, в вине болтались крупные пузыри воздуха.
— Сам крути. – Выплюнул Ленька на выдохе и отпустил хватку. Пузырь повис над полом в ослабевшей руке.
— Не открыл? – старик был бледен как смерть. – Не сумел-таки?
— Почти, — Леня тяжело дышал. – Она так тяжко шла… Осталось совсем чуток… И все. Ни в какую… Да попробуй сам, если не веришь!
— Да ла-а-адно тебе, — решительно и зло бросил Лукьяныч, выхватил из руки Лени бутылку и нетерпеливо поднес к свету. «Пиво светлое «Морская волна», — гласила этикетка. – Пиво… Пиво, Леня… Я не переживу… — он схватился за сердце. – Да за что ж это мне такое…
Леня бросился к крану — несколько пригоршней холодной воды привели старика в чувство. Он встал, неловким движением содрал с лампочки носок и заковылял в комнату.
Ленька мрачно шел следом, держа литровку наперевес, как красноармеец, идущий на вражеский танк с последней уцелевшей гранатой. Бутылочное стекло потемнело, на пивной поверхности колыхались холмики пены. Граненая крышка, под которой угадывался водочный дозатор, выглядела неуместно и нелепо.
Старик упал на раскладушку и вперил глаза в потолок. В глазах стояли слезы:
— Да что же это такое, а? Леня? Кто же это так… Надо мной, стариком… Как же так? Я же… Я ж никому ничего плохого не сделал… Ну разве что перчатки на той неделе у Михайловны спер… Я же подохну сейчас…
— Так, харэ, — мрачно промолвил напарник. – Хватит нюни распускать. Откроем мы твою бутылку. Там немного осталось. Видишь – пиво, да? Пивка тоже неплохо… Сейчас хоть бы и пива даже – тоже хорошо, когда трубы горят… Хочешь пива? Я тоже хочу. Спокойствие. Сделаем… В конце-концов, сегодня же день сантехника, или как?… Прорвемся!
Леня присел на край раскладушки, взял в руки бутылку и повторил: прорвемся! Глаза Лукьяныча загорелись тихой надеждой.
Леня вдохнул, выдохнул, вдохнул еще раз и – одним мощным движением свинтил бутылке горло. Из-под ладони с оглушительным шипением ударила струя ароматной пены.
— Получилось! Получилось, Лукьяныч! Ты видел? Пиво! Гадом буду, пиво! – закричал он, — и этикетка не изменилась! «Пиво светлое «Морская волна»!
Лукьяныч вскочил как юный жеребец, почуявший зов молодой кобылицы, и кинулся на кухню. Через несколько секунд на столе уже стояли два захватанных граненых стакана.
— Живе-е-ем! Ленька, наливай, гадский ты папа! А ведь сделал ты ее!
Ленька важной поступью подошел к столу. Пиво поднялось белой пенной шапкой, ноздри защекотало приятным ячменным духом.
— Ну, за наш профессиональный праздник, а, Лукьяныч? Хе-хе-хе! За день сантехника!
Пиво было випито залпом. Старик довольно крякнул, а Леня поморщился:
— Что-то в нем не так… какое-то… не такое оно… Тебе не кажется?
Лукьяныч почмокал губами, вытряхнул в рот оставшуюся в стакане каплю, опять почмокал губами и кивнул.
— Да, что-то с ним не то… Вроде бы и пиво, а вроде и не пиво…
— Ё-моё-ё-ё… — вдруг протянул Леня, налил себе еще с полстакана, отхлебнул и поперхнулся: — Тьфу ты… ё-моё! – Затем схватил со стола бутылку: под надписью «Пиво светлое «Морская волна», теперь мелкими буквами значилось: «безалкогольное».

Второе октября для сантехников четвертого городского ЖЭКа выдалось суровым. Новые канализационные трубы так и не завезли, в итоге около двадцати квартир одной из городских девятиэтажек два дня не могли пользоваться канализацией. Ближе к вечеру над городом прошел сильнейший ливень, и ЖЭКу пришлось бросить все коммунальные силы на прочистку сточных канав — они также пребывали не в лучшем состоянии. Но было в тот день и хорошее. Начиная со второго октября, сантехников Василия Лукьяновича Парамонова и Леонида Сергеевича Курочкина больше никто и никогда не видел выпившими.
…А Генеральная Ассамблея ООН приняла решение: отмечать 13 декабря, как Международный день сантехника.. .