Не в первый раз

— Ну что, Серега, пойдем, что ли? — пожилой сантехник Василий Потапович Мирошниченко сплюнул мокрый окурок «Беломора» в жестяное ведро и подхватил сумку с инструментами. — Эк ведь, раньше-то, помню, взлетал со всей этой тяжестью на девятый этаж без лифта, а сейчас на плечо повесил, и уже кости ломит.
Не услышав за спиной никакого движения, Василий Потапович недоуменно обернулся.
— Серега, ты где там? — и увидел, как его напарник, совсем еще молодой Сережка Беляев, трясясь всем телом, молча мотает головой и спиной обтирает побелку стены, пятясь в угол.
— Н-не пойду… н-не п-пойду я… дядя Вася… ст-трашно мне… — заикаясь, бормотал он, и отмахивался рукой, пальцы которой то ли были сложены в щепоть, как для крестного знамения, то ли просто скрючились от страха.

— Та-ак… — Мирошниченко снова скинул сумку с плеча и уронил ее, тяжело и глухо брякнувшую, на бетонный пол бойлерной. Он подошел к Сереге и крепко, точно в тисках, сжал его бледное и мокрое лицо между своих огромных и заскорузлых ладоней. — Это что еще за слова?
— Так там же это… дядя Вася… там же того…
— Этого, того! — передразнил его старый сантехник. — Ну, чего там, а, Сережка? Чего ты мекаешь? Говори нормально, ты мужик или так, поссать вышел, а?
Беляев несколько раз хрипло и глубоко вздохнул и, немного успокоившись, показал сведенными пальцами на дверь.
— Там же… конец света вроде как. По радио передавали.
— Тьфу ты, — Мирошниченко выпустил лицо парня из своих ладоней и несколько мгновений молча смотрел ему в переносицу. Потом вдруг коротко, без замаха, врезал тяжелую пощечину. Беляев охнул и схватился за враз опухшую щеку.
— Дядя Вася! Ты чего?! Да я сейчас…!
— А? — Мирошниченко приставил к уху сложенную ковшиком ладонь и вытянул из воротника клетчатой рубашки жилистую шею. — Чего я там слышу? Кто-то сопли перестал распускать, а теперь злиться начал? А? Вот то-то, Серега, так и надо. Ладно, закуривай пока, а я тебе кое-что скажу.
Глядя на то, как Беляев непослушными пальцами вытягивает из полупустой пачки папиросу, Василий Потапович засмеялся.
— Чудак ты человек, Серега, вот честное слово, чудак. Ну сам посуди: конец там света или начало — тебе не похрену мороз, а? Вызов же пришел, а значит, кому-то наша бригада понадобилась. А у того человека сейчас в квартире свой конец света, еще похлеще. И на чужой ему наплевать и растереть. Он там сейчас мечется, а мы в подвале сидим. Сорок лет я работаю, и такого себе ни разу не позволил — чтобы отсидеться да чифирить в подвале. Ты погляди, Сережка, ведь про нас, сантехников, и так думают всякое… Кого ни спроси, сразу ответят — раз сантехник, значит алкашня, пьянь гидролизная непросыхучая, образование два класса и три коридора сельской школы, разговаривать только матюгами умеет. Мол, неудачники сплошь, криворукие и жадные. Только и горазды, что по коврам и паркету сапожищами кирзовыми наследить, раковину расковырять как попало, а потом еще и деньжищи содрать за это такие, что, как говорится, заходи — не бойся, а выходи — не плачь.
— Это точно, — Беляев уже совсем успокоился, и теперь досасывал папиросу короткими и резкими затяжками, — когда родители узнали, что я сантехником работаю, такой скандал был. «Ты что, для того учился, что ли, чтобы в чужом говне копаться?» — мать орала на весь дом.
— Эхма… — вздохнул Василий Потапович. — Вот так всегда. А на самом деле если бы они знали, что мы делаем? От кого их бережем и спасаем? Как бы тогда запели? Кочумай, браток, не объяснить им. Да и нельзя. Помнишь, три года назад, когда ты ко мне в напарники только попал, а тебя сразу в крутой оборот взяли?
— Как не помнить, — Серега, перекатив окурок из одного угла рта в другой, усмехнулся, и Мирошниченко с удовольствием отметил, что парень уже не боится, а вполне даже «в плепорции». — Ты, дядь Вася, про ту историю с шогготами, что ли?
-Шогготы, шмагготы, — проворчал его напарник, — по мне так херня какая-то скользкая и ползучая. Ишь, твари, притасовались — людей досуха высасывать. Ментов вызывает родня, а толку? Поди-ка, товарищ следователь, догадайся, отчего на полу в ванной от хозяина одна сухая шкурка осталась. Помнишь, что мы с тобой т а м увидели, внизу?
— До смерти не забуду все эти катакомбы, — Серегу передернуло. — Я до сих пор этого… как его… ну которого нам вместо учебника подсунули, помнишь? А, точно — Лавкрафта. Читать его до сих пор не могу.
— От то-то и оно… А ведь сдюжили же тогда, не посрамили чести бригады, а? А в тот раз, помнишь? Когда в старых коллекторах копались без чертежей почти.
— Это где гнезда василисков были? Вот тогда точно, я чуть не помер с перепугу. Как ты их, дядя Вася, зеркальцем от бритвы и паяльной лампой…
— Один, варнак этакий, ушел по трубам, — досадливо поскреб небритую щеку Мирошниченко, — жди теперь, где вынырнет. А у меня до сих пор глаза болят, нагляделся тогда на этих чешуйчатых.
— Или старое кладбище под землей, где мертвяков сливами растревожило, — теперь уже вспоминал Серега, а Василий Потапович, словно бы исподволь, невзначай подтолкнувший парня на эти мысли, просто одобрительно хмыкал и усмехался.
— Как ты тогда обгорелой палкой на стене ключи Соломона рисовал, — вставил он, — я отродясь не видел чтобы с такой быстротой человек шуровал, да еще и без ошибки.
— Ха! Так ведь ошибись я, и через минуту от нас только клочки брезентухи бы и остались!
— Ну вот. А теперь так, — Мирошниченко выпрямился и снова закинул сумку на плечо, громко, по-стариковски, хрустнув суставом, — Вставай, Сережа. И пошли. Заодно посмотрим, что там за конец света такой. Я вот что тебе скажу — мотал я такие концы на своем конце! Люди только-только успокоились, жирок накопили, стали о детях и внуках задумываться, а не о том, как друг у друга изо рта кусок хлеба с кровью рвать. А тут — здрасьте, нарисовались мы, хрен сотрешь! — конец света какой-то. Не, Сережа. Несправедливо это. А мы на что? Бери сумку-то, бери. И айда за мной. Сейчас мы поглядим, кто там какие вентили трогал, и куда ему яйца намотать…
Беляев твердо, без страха посмотрел в глаза Василию Потаповичу, потом поднял с пола свою сумку и сказал:
— Ты меня извини, дядя Вася, струхнул я малость.
— Да чего там, — отмахнулся пожилой сантехник, — струхнул, стряхнул… С кем не бывает? Сам, поди, знаешь: первый раз — не…
— Знаю, — оборвал его Серега. Оба рассмеялись.

Мирошниченко уже двигал засов на тяжелой железной двери, в которую снаружи что-то неприятно скреблось, как вдруг Беляев окликнул его:
— Дядя Вася!
— Ну чего тебе? — досадливо повернулся к нему сантехник, внутренне похолодев от того, что молодой, может быть, струсил снова. Но, увидев улыбающегося Беляева, он успокоился.
— Ты плащ-то чего, не берешь? В «Инструкции»-то забыл, что пишут? Страница семьдесят восьмая. «В случае наступления Конца света и сопутствующих ему катаклизмов, знамений и явлений, необходимо…»
— Тьфу ты. Да помню я, Сережа, помню. Память ить еще не всю отшибло, хоть и дед я уже. Вот он плащ, под рукой. И маска тут же. А как без нее? Всякие кровавые дожди да саранча с железными челюстями не каждый день случаются, тут уж захочешь — не забудешь. Ну вперед, что ли?
— Вперед, — согласился Беляев, и оба вышли, дружным пинком отшибив от двери притаившегося за ней мелкого беса.

(если Вам известен автор пишите в комменты)