Не в первый раз

– Ну что, Серега, пойдем, что ли? – пожилой сантехник Василий Потапович Мирошниченко сплюнул мокрый окурок “Беломора” в жестяное ведро и подхватил сумку с инструментами. – Эк ведь, раньше-то, помню, взлетал со всей этой тяжестью на девятый этаж без лифта, а сейчас на плечо повесил, и уже кости ломит.
Не услышав за спиной никакого движения, Василий Потапович недоуменно обернулся.
– Серега, ты где там? – и увидел, как его напарник, совсем еще молодой Сережка Беляев, трясясь всем телом, молча мотает головой и спиной обтирает побелку стены, пятясь в угол.
– Н-не пойду… н-не п-пойду я… дядя Вася… ст-трашно мне… – заикаясь, бормотал он, и отмахивался рукой, пальцы которой то ли были сложены в щепоть, как для крестного знамения, то ли просто скрючились от страха.

– Та-ак… – Мирошниченко снова скинул сумку с плеча и уронил ее, тяжело и глухо брякнувшую, на бетонный пол бойлерной. Он подошел к Сереге и крепко, точно в тисках, сжал его бледное и мокрое лицо между своих огромных и заскорузлых ладоней. – Это что еще за слова?
– Так там же это… дядя Вася… там же того…
– Этого, того! – передразнил его старый сантехник. – Ну, чего там, а, Сережка? Чего ты мекаешь? Говори нормально, ты мужик или так, поссать вышел, а?
Беляев несколько раз хрипло и глубоко вздохнул и, немного успокоившись, показал сведенными пальцами на дверь.
– Там же… конец света вроде как. По радио передавали.
– Тьфу ты, – Мирошниченко выпустил лицо парня из своих ладоней и несколько мгновений молча смотрел ему в переносицу. Потом вдруг коротко, без замаха, врезал тяжелую пощечину. Беляев охнул и схватился за враз опухшую щеку.
– Дядя Вася! Ты чего?! Да я сейчас…!
– А? – Мирошниченко приставил к уху сложенную ковшиком ладонь и вытянул из воротника клетчатой рубашки жилистую шею. – Чего я там слышу? Кто-то сопли перестал распускать, а теперь злиться начал? А? Вот то-то, Серега, так и надо. Ладно, закуривай пока, а я тебе кое-что скажу.
Глядя на то, как Беляев непослушными пальцами вытягивает из полупустой пачки папиросу, Василий Потапович засмеялся.
– Чудак ты человек, Серега, вот честное слово, чудак. Ну сам посуди: конец там света или начало – тебе не похрену мороз, а? Вызов же пришел, а значит, кому-то наша бригада понадобилась. А у того человека сейчас в квартире свой конец света, еще похлеще. И на чужой ему наплевать и растереть. Он там сейчас мечется, а мы в подвале сидим. Сорок лет я работаю, и такого себе ни разу не позволил – чтобы отсидеться да чифирить в подвале. Ты погляди, Сережка, ведь про нас, сантехников, и так думают всякое… Кого ни спроси, сразу ответят – раз сантехник, значит алкашня, пьянь гидролизная непросыхучая, образование два класса и три коридора сельской школы, разговаривать только матюгами умеет. Мол, неудачники сплошь, криворукие и жадные. Только и горазды, что по коврам и паркету сапожищами кирзовыми наследить, раковину расковырять как попало, а потом еще и деньжищи содрать за это такие, что, как говорится, заходи – не бойся, а выходи – не плачь.
– Это точно, – Беляев уже совсем успокоился, и теперь досасывал папиросу короткими и резкими затяжками, – когда родители узнали, что я сантехником работаю, такой скандал был. “Ты что, для того учился, что ли, чтобы в чужом говне копаться?” – мать орала на весь дом.
– Эхма… – вздохнул Василий Потапович. – Вот так всегда. А на самом деле если бы они знали, что мы делаем? От кого их бережем и спасаем? Как бы тогда запели? Кочумай, браток, не объяснить им. Да и нельзя. Помнишь, три года назад, когда ты ко мне в напарники только попал, а тебя сразу в крутой оборот взяли?
– Как не помнить, – Серега, перекатив окурок из одного угла рта в другой, усмехнулся, и Мирошниченко с удовольствием отметил, что парень уже не боится, а вполне даже “в плепорции”. – Ты, дядь Вася, про ту историю с шогготами, что ли?
-Шогготы, шмагготы, – проворчал его напарник, – по мне так херня какая-то скользкая и ползучая. Ишь, твари, притасовались – людей досуха высасывать. Ментов вызывает родня, а толку? Поди-ка, товарищ следователь, догадайся, отчего на полу в ванной от хозяина одна сухая шкурка осталась. Помнишь, что мы с тобой т а м увидели, внизу?
– До смерти не забуду все эти катакомбы, – Серегу передернуло. – Я до сих пор этого… как его… ну которого нам вместо учебника подсунули, помнишь? А, точно – Лавкрафта. Читать его до сих пор не могу.
– От то-то и оно… А ведь сдюжили же тогда, не посрамили чести бригады, а? А в тот раз, помнишь? Когда в старых коллекторах копались без чертежей почти.
– Это где гнезда василисков были? Вот тогда точно, я чуть не помер с перепугу. Как ты их, дядя Вася, зеркальцем от бритвы и паяльной лампой…
– Один, варнак этакий, ушел по трубам, – досадливо поскреб небритую щеку Мирошниченко, – жди теперь, где вынырнет. А у меня до сих пор глаза болят, нагляделся тогда на этих чешуйчатых.
– Или старое кладбище под землей, где мертвяков сливами растревожило, – теперь уже вспоминал Серега, а Василий Потапович, словно бы исподволь, невзначай подтолкнувший парня на эти мысли, просто одобрительно хмыкал и усмехался.
– Как ты тогда обгорелой палкой на стене ключи Соломона рисовал, – вставил он, – я отродясь не видел чтобы с такой быстротой человек шуровал, да еще и без ошибки.
– Ха! Так ведь ошибись я, и через минуту от нас только клочки брезентухи бы и остались!
– Ну вот. А теперь так, – Мирошниченко выпрямился и снова закинул сумку на плечо, громко, по-стариковски, хрустнув суставом, – Вставай, Сережа. И пошли. Заодно посмотрим, что там за конец света такой. Я вот что тебе скажу – мотал я такие концы на своем конце! Люди только-только успокоились, жирок накопили, стали о детях и внуках задумываться, а не о том, как друг у друга изо рта кусок хлеба с кровью рвать. А тут – здрасьте, нарисовались мы, хрен сотрешь! – конец света какой-то. Не, Сережа. Несправедливо это. А мы на что? Бери сумку-то, бери. И айда за мной. Сейчас мы поглядим, кто там какие вентили трогал, и куда ему яйца намотать…
Беляев твердо, без страха посмотрел в глаза Василию Потаповичу, потом поднял с пола свою сумку и сказал:
– Ты меня извини, дядя Вася, струхнул я малость.
– Да чего там, – отмахнулся пожилой сантехник, – струхнул, стряхнул… С кем не бывает? Сам, поди, знаешь: первый раз – не…
– Знаю, – оборвал его Серега. Оба рассмеялись.

Мирошниченко уже двигал засов на тяжелой железной двери, в которую снаружи что-то неприятно скреблось, как вдруг Беляев окликнул его:
– Дядя Вася!
– Ну чего тебе? – досадливо повернулся к нему сантехник, внутренне похолодев от того, что молодой, может быть, струсил снова. Но, увидев улыбающегося Беляева, он успокоился.
– Ты плащ-то чего, не берешь? В “Инструкции”-то забыл, что пишут? Страница семьдесят восьмая. “В случае наступления Конца света и сопутствующих ему катаклизмов, знамений и явлений, необходимо…”
– Тьфу ты. Да помню я, Сережа, помню. Память ить еще не всю отшибло, хоть и дед я уже. Вот он плащ, под рукой. И маска тут же. А как без нее? Всякие кровавые дожди да саранча с железными челюстями не каждый день случаются, тут уж захочешь – не забудешь. Ну вперед, что ли?
– Вперед, – согласился Беляев, и оба вышли, дружным пинком отшибив от двери притаившегося за ней мелкого беса.

(если Вам известен автор пишите в комменты)