КИРЗА. Карантин. (3)

В сумраке спального помещения появляется фигурка Гашимова.
Вкрадчивым голосом Джамал произносит:
– Будим играт в игру “Тры скрыпка”. Слышу тры скрыпка – сорак пат сикунд падъём.
Кто-то из хохлов вскакивает и начинает бешено одеваться.
– Атставыт! Я ещё каманда не сказал.
Все ржут.
Взявший фальстарт укладывается обратно в койку.
Тишина.
Кто-то скрипнул пружиной.
– Раз скрыпка! – радостно извещает Гашимов.
Правила игры уясняются. Тут же кто-то скрипит опять.
– Два скрыпка!
Гашимов расхаживает по проходам.
– Щас какой-нибудь козёл обязательно скрипнет, – шепчет мне с соседней койки Димка Кольцов. Не успевает он договорить, как разом раздаётся несколько скрипов, и вопль Гашимова:
– Сорак пат сикунд – падъём!

Откидываются одеяла, в темноте и тесноте мы толкаемся и материмся, суём куда-то руки и ноги, бежим строиться, одеваясь и застёгиваясь на ходу.
– Нэ успэли! Сорак пат сикунд – атбой!
Отбиваться полегче. Главное – правильно побросать одежду, потому что не успели мы улечься, как звучит: “Сорак пат сикунд – падъём!”
– Атбой! Падъём! Атбой!..
Где-то через полчаса, потные, с пересохшими глотками, мы лежим по койкам.
Тишина.
Лишь шаги Гашимова.
Откуда-то слева раздаётся скрип пружин.
– Раз скрыпка!
Пару минут тишина. Я вообще стараюсь дышать через раз.
Какая-то сука повернулась.
– Два скрыпка!
Ещё.
– Тры скрыпка! Сорак пат сикунд падъём!
Уже на бегу в строй, Ситников орёт мне и Максу:
– Это хохлы скрипят! Я специально слушал! Пиздюлей хотят!
– Сорак пат сикунд отбой!
Во мне всё клокочет. Злость такая, что я готов кого-нибудь задушить. Гашимова, Кольцова с Ситниковым, хохлов – мне всё равно.
Я не одинок.
– Суки, хохлы! Убью на хуй, ещё кто шевельнётся! – орёт сквозь грохот раздевающейся роты спокойный обычно Макс Холодков.
– Пийшов ты на хуй, москалына! – доносится с хохляцких рядов.

Мы вскакиваем почти все – лежат лишь Патрушев и Криницын.
Расхватываем табуреты.
В стане врага шевеление. Хохлы растерялись, однако табуреты тоже разобрали и выставили перед собой.
Как драться – все одинаковые. в трусах и майках… Темно… Где свои, где чужие…

– Ааа-а-а-ай-я-яа-а! – младший сержант Гашимов маленьким злым смерчем врывается в ряды. В правой руке бешено крутится на ремне бляха. – Крават лэжат быстро, билат такие! Павтарат нэ буду! Буду убыват!
Ряды дрогнули.
Поставили мебель на место. Быстро нырнули под одеяла.
Паре человек Гашимов всё же влепил бляхой.
Для снятия напряжения.

Утром хохлы признались, что думали то же самое на нас.
Сашко Костюк, лицом походивший на топор-колун, хлопает Ситникова по плечу:
– Бачишь, чуть нэ попыздылись из-за фихны такой, а?!
Ситников дергает плечом:
– Погоди ещё…

Костюк оказался добродушным и бесхитростным парнем.
Правда, ротный наш его не любит.
Ротного Костюк изводит ежедневной жалобой: ”Товарышу капытан! А мэнэ чоботы жмут!”
– В Советской армии у солдат нет чоботов! – багровеет всякий раз Щелкунчик и зовёт на помощь то Цейса, то сержантов: – Убрать от меня этого долбоёба! Обучить великому и могучему! А этого хохляцкого воляпука я чтобы в своей роте не слышал больше! Придумали себе язык, ёб твою мать! «Чоботы-хуёботы!» «Струнко-швыдко», блядь! И, главное, не стесняются!

С Костюком мы попали потом в один взвод.
Весь первый год службы Сашко имел славу “главного проёбщика”. Всё, что ни попадало в его руки, непостижимым образом выходило из строя или терялось. Если он одалживал на пару часов ручку, например, или иголку, можно было смело идти покупать новые. Костюк был неизбежным злом и разорением.
Удивительная метаморфоза произошла с ним на втором году.
Нам предстал обстоятельный, рачительный владелец всего, что нужно.
Подшива, гуталин, щётки, письменные и мыльно-рыльные принадлежности, причём высокого качества – всё имелось в наличии.
Друзьям всегда выдавал всё по первой просьбе.
Если хотелось пожрать или курнуть – опять выручал Костюк.

Было у нас подозрение, что вовсе не терял и не ломал он вещи на первом году. Просто шёл процесс первоначального накопления.
Хохол есть хохол.

С хохлами у ротного какие-то свои счёты.
На теоретических занятиях его жертва обычно Олежка Кицылюк, или просто Кица – толстый, похожий на фаянсовую киску-копилку хохол из Винницы. Тот самый, что учил меня подшиваться.
– Что за деталь? – тычет Щелкунчик указкой в схему АК-74.
– Хазовая трубка, – обречённо отвечает Кица.
Щелкунчик щёлкает челюстью.
– Михаил Тимофеевич Калашников просто охуел бы на месте, когда бы узнал, что такая важная деталь его детища, как газовая трубка переименована каким-то уродом в “хазовую”. Ещё раз – какая деталь?!
– Та я ж ховорю – хазовая трубка.
– Наряд вне очереди!
– За шо?
– Два наряда вне очереди!
– Йисть!

Сам капитан Щеглов родом из Днепропетровска. Но русский.
Вообще, часть на половину состояла из хохлов. Другая половина – молдаване и русские. Чурок, или зверей, было всего несколько человек. И тех призвали из Московской области, после окончания училищ и техникумов.
Не такие уж чурки они оказались. Были среди них нормальные пацаны. Хотя, говорили, все чурки нормальные, пока в меньшинстве.

Первая зарядка прошла на удивление легко, без потерь.
Впереди, как лоси на гону, мощно ломились Рыцк и Зуб. Гашимов чабанской собакой сновал взад-вперёд, не позволяя строю растягиваться.
Бежали природой – вдоль озера и через лес.
Утро солнечное, но прохладное.
Кросс три километра и гимнастические упражнения на стадионе.
Сдох лишь Мишаня Гончаров, горбоносый парнишка из Серпухова. Его полпути тащили по очереди то я, то Макс Холодков.
Бегущий сбоку Гашимов ловко пинал Мишаню по худосочной заднице.
Мишаня беспомощно матерился и всхлипывал.

Почти все после зарядки решили бросить курить.
Некоторые умудрились не курить аж до обеда.

К вечеру привезли партию молдаван.
Чернявые и зашуганные, они толпятся на конце взлётки, у стендов с инструкциями и планам занятий. Со страхом и любопытством разглядывают нас. Мы принимаем позы бывалых солдат.
Привёз молдаван сержант по фамилии Роман. С ударением на “о”. Тоже молдаванин. Или цыган. Разница, в общем, небольшая.
Нам он сразу не понравился. Глумливо улыбается как-то. В тёмных глазах – нехороший огонёк. Привезённые им парни вздрагивают от одного его голоса.
Роман стал нашим четвёртым сержантом.
– Неважно, как вы служите. Главное – чтоб вы заебались! – представляясь, объявил он нам.
Мне всё больше начинает нравиться краткость и прямота воинских высказываний.
Так, наверное, говорили в фалангах Александра Великого.
Так, возможно, изъяснялись римские легионеры.

Строевая. Опять строевая.
– Раз! Раз! Раз-два-три! Рота!
Мы переходим на строевой шаг.
– Кру-го-о-ом! Марш!
Налетаем друг на друга. Треть колонны продолжает куда-то шагать.
Идёт второй час строевой подготовки. Рыцк удручённо чешет подбородок.
Внезапно его осеняет:
– Роман! Ну-ка, бери своих земляков в отдельный взвод!
Молдаване, понурые, уходят на другой конец плаца.
– Равняйсь! Смирно! Ша-а-гоо-о-ом! Марш!
Дело значительно налаживается.
Через полчаса Рыцк объявляет перекур.
Мы сидим, вытянув гудящие ноги и наблюдаем за упражнениями молдавского взвода. Тех уже мотает из стороны в сторону. Озираясь, Роман отвешивает нескольким бойцам подряд оплеухи. Пара пилоток слетает и падает на плац.

К землякам своим сержант Роман относится пристрастно.
Одно из его высказываний звучит так: “Земляка ебать – как на Родине побывать!”

В армии немало шуток про молдаван. И почему они солёные огурцы не едят, и как они ботинки надевают… Но я никогда не задумывался, с какой стати именно им приписываются такие вещи. Ведь о ком угодно таких анекдотов налепить можно.
Но именно тут постигается смысл выражения: “В каждой шутке лишь доля шутки”.

Наблюдал однажды, как рядовой Вэлку мыл пол в штабе части.
К делу он подошёл ответственно: налил воды в ведро, взял швабру, намочил тряпку… И пошёл тереть. Перед собой.
Идёт и усиленно трёт. Через несколько метров оборачивается и грустит – на чистом и влажном линолеуме отпечатки его грязных сапог.
Рядовой Вэлку решительно разворачивается и отправляется вытирать следы. Шваброй, естественно, он орудует перед собой. Доходит до того места, откуда начал, довольно улыбается, переводит дух, оборачивается…
Мне показалось, он искренне негодовал. Даже сжал ручку швабры до белизны пальцев…

Если ты чего-то не понимаешь, “тормозишь” или делаешь какую-нибудь глупость, вначале вкрадчиво интересуются:
– Ты что, молдаван?

Хотя “тормоза” встречаются среди всех.
Но самым выдающимся, о ком впоследствии слагались легенды, был тихий, щупленький и неприметный паренёк из Орловской области Андрюша Торопов.
Пожалуй, ему в карантине тяжелее всех.
Пять часов ежедневных индивидуальных строевых занятий способны из кого угодно сделать идиота с оловянными глазами, чётко и тупо, на одних рефлексах, выполняющего получаемые команды.
Но только не Андрюшу Торопова. Применительно к нему поговорка про зайца, которого можно научить курить, даёт сбой.
Для понятий “лево”, “право” в его голове места не находится. Текст присяги дальше слов “вступая в ряды” объём его памяти усвоить не позволяет.
Сержанты работают с ним испытанным, казалось бы, ежовско-бериевским методом – конвейером, сменяя друг друга каждый час. Капитан Щеглов приказал любым способом подготовить бойца к присяге.

Зуб фломастером нарисовал Андрюше на кистях рук буквы “Л” и “П”. Этакие “сено-солома” на современный лад. При команде, например, “Нале-во!” предполагалось, что боец посмотрит на свои руки, увидит, на какой из них буква”Л”, соответствующая понятию “лево” и повернётся в требуемую сторону.
Андрюша же угрюмо рассматривает свои руки и затравленно двигает губами.
Потом поворачивается кругом.

Роман на второй уже день отказался его бить, сославшись на бесполезность метода и полученную травму руки.

Последним сдалась даже такая глыба, как сержант Рыцк.
Занимаясь как-то с Андрюшей поворотами на месте в ленинской комнате (снаружи шёл сильный дождь), Рыцк заявил, что у него поседели на заднице волосы, сплюнул на пол, и уже выходя, в сердцах бросил, указывая на огромный гипсовый бюст Ленина в углу:
– Если ты, Торопов, такой мудак, подойди и стукнись головой о Лысого! Может, поумнеешь хоть чуть-чуть после этого.
И, собираясь хлопнуть дверью, в ужасе обернулся.
Чеканным строевым шагом рядовой Торопов подошёл к гипсовой голове вождя, отклонился чуть назад…
Два лба – мирового вождя и орловского паренька, соединились.
Удар был такой силы, что вождь развалился на две половины, каждая из которых разбилась потом об пол на более мелкие части.

Рыцк перепугался тогда не на шутку.
Замполит полка, подполковник Алексеев, долго выискивал подоплёку антисоветского поступка солдата. Вёл с ним задушевные разговоры. Угощал чаем. Потом кричал и даже замахивался.
Андрюша хлопал глазами. Обещал, что больше не повторится.
Самые нехорошие слова замполит уже произносил не в его адрес, а врачей призывной комиссии.

На стрельбище, зная успехи Андрюши в изучении матчасти, народ ждал зрелища.
Андрюша не подвёл.

Автомат ему зарядил лично начальник полигона, заявив, что до пенсии ему год, и поэтому «ну его на хуй!».
Бойца под белы рученьки уложили на позицию, и с опаской подали оружие.
С двух сторон над ним нависли Щеглов и Цейс. Помогли справиться с предохранителем.
Тах! Тах! Тах!
Тремя одиночными Торопов отстрелялся успешно, запулив их куда-то в сторону пулеулавливающих холмов.
Дитя даже улыбнулось счастливо.
Следующее упражнение – стрельба очередью по три патрона. Всего их в магазине оставалось девять. Три по три. Всё просто.

Потом Щеглов и Цейс долго ещё спорили до хрипоты, кто из них прозевал.

Андрюша решил не размениваться. Выпустил одну длинную. Все девять.
Причём при стрельбе он умудрился задрать приклад к уху, а ствол, соответственно, почти упереть в землю.
Земля перед ним вздыбилась пылью.
Народ оторопел.
Упасть догадался лишь начальник полигона. Остальные тоже потом попадали, но когда всё уже закончилось.
Чудом рикошет не задел никого.
Визгливо так, истерично посмеивались.
Сдержанный ариец Цейс оттаскивал от Андрюши капитана Щеглова.
Тот страшно разевал зубастый рот и выкрикивал разные слова. Слово “хуй” звучало особенно часто.

Где бы ещё, как не в армии, благодаря рядовому Андрюше Торопову я понял истинное значение глагола “оторопеть”?

Когда на присягу к Андрюше приехал отец, совершенно нормальный, кстати, мужик, к нему сбежалось чуть ли не всё командование части. Главный вопрос задал наслышанный о новом подчинённом командир части – полковник Павлов.
Что же нам, блин, теперь делать-то, а?..
“Подлянку вы нам сделали, уважаемый папаша, большую,” – добавил Щелкунчик.
Андрюшин отец виновато вздохнул и изрёк:
– Я с ним 18 лет мучился. Теперь вы два года помучьтесь. А я отдохнуть имею право.
И уехал.

Кирзач (с)

Прод. след.