Русская свадьба: Бессмысленная и беспощадная

На днях встретил одного хорошо знакомого барда. Который раньше даже числил себя в высокодуховных менестрелях, но немного одумался, когда однажды на свадьбе в глухой деревне получил в голову обледенелой дверью.
Это, кстати, отдельная история, со всеми ее вытекающими. Бард был опрометчиво приглашен на деревенскую свадьбу и прибыл туда, естественно, с гитарой, тогда как местная угрюмая шушера тяготела к баянно-аккордеонному творчеству. После нескольких четвертей самогона свадьба, как водится, зашумела, инстинктивно поделилась на право и лево, обтекая жениха, невесту, неживого свидетеля и его пьяную свидетельницу — и принялась друг друга бить. В это время наш бард отошел при луне на крыльцо, чтобы, как говорится, быстренько «выравнять давление в клапанах». Гитару он, опасаясь музыкальных причуд окружающего немузыкального быдла, забрал с собой.
Я забыл сказать, что дело было в феврале. Извините.

Завершив свои дела, бард двинулся обратно, в белый шум и растительный уют деревенского дома культуры. Но у самой входной двери споткнулся о развязавшийся шнурок. Тогда он поставил гитару грифом к двери и, согнувшись наподобие гонца, подающего челобитную, принялся этот неподатливый шнурок завязывать. В это самое время с другой стороны продолжалась дискуссия о роли и смысле маленького человека в огромном враждебном мире, а попутно били посуду и швыряли знакомых и незнакомых об стены, щедро увешанные вязаными кашпо и плакатами типа «Трезвый на свадьбе — шпион». Что касается этой свадьбы, то даже НКВД мог бы быть спокоен за ее участников — шпионов там не было, все были пьяны в умат, в сопли и до хрустального звона, и это, несомненно, свидетельствовало о полной благонадежности. Свидетелю, кстати, за пять минут до побоища вернули умыкнутую невесту, а так как он обещал, в случае ее возвращения выпить водки из невестиной туфли, то водки ему поднесли. Он только не учел, что в ДК было холодно, и предприимчивая невеста под платьем была обута в ботфорты, высоте которых позавидовал бы сам Петр Великий. Когда свидетель увидел эту обувь, он что-то заподозрил было, но суровое кольцо вмиг сжалось вокруг него, и в дернутый с девичьей ноги ботфорт чья-то злодейская рука поставила литровую бутыль водки. «Чтобы обувь не портить», — это прозвучало как эпитафия. Потом свидетель припал к бутыли, а за минуту до начала гражданской войны был уже в состоянии насосавшегося мамкиной сиськи младенца — то есть, пускал пузыри, агукал, лежа на полу и бессмысленно улыбался.
Итак, в зале кого-то били, а за дверями бард завязывал шнурки. В это время битва окончательно обрела черты русской удали и молодечества, не хватало только стенобитных орудий, но вскоре и с этим справились. Дядя Виталя, местный задира, обладавший густо-синими татуировками одиозной тематики, а также полным комплектом железных зубов, был вынесен четырьмя здоровыми братьями невесты и всунут головой в дверь наподобие тарана. Если кто-нибудь захочет меня упрекнуть в том, что на таране по всем правилам должна быть медная баранья голова с рогами, то я отвечу: дядя Виталя, несомненно, баранью голову имел, так как в одиночку прыгнуть на четверых лбов, отслуживших на флоте и в ВДВ, мог только баран. Что же до рогов, то у него была жена, и она дяде Витале вполне успешно изменяла. Лишившись разом двух третей комплекта магаданских зубов, дядя Виталя протаранил дверь и торпедой вылетел во двор. Дальше, потерявшись во времени и пространстве, он заскользил на животе по укатанной дорожке под бледным светом луны, и его судьба нас совершенно не интересует. Зато интересует судьба барда.
Шнурок ему поддался, да-да, вот удача. Но на этом везение кончилось, потому что живой таран дядя Виталя открыл как раз эту дверь. Сначала гриф гитары дал трещину об макушку преклоненного барда, а потом на него, сорвавшись с петель, рухнула вся дверь, сметя тщедушного гостя с крыльца и причинив ему травмы, от моральных до физических. Со стороны это выглядело не так красочно, зато быстро: что-то хрюкнуло, треснуло, квакнуло, дверь ухнула, воспарила, кто-то темный бомбой нырнул в сугроб, а по другой траектории, как белка-летяга, толчками планировал бард, опутанный струнами. Все вместе напоминало неудачное посвящение в рыцари.
Когда его привели в себя, битва уже закончилась так же молниеносно, как и вспыхнула, и недавние ратоборцы уже сидели в обнимку и были лучшими друзьями, а их жены спешно заметали вениками, предназначенными для какого-то свадебного ритуала, оторванные рукава и сатиновые воротнички рубашек в угол. Никто даже не помнил, с чего все началось, и на детекторе лжи любой смог бы подтвердить на голубом глазу, что ничего не было. Барда принесли и усадили за стол, подперев останками гитары с одной стороны и останками неполнозубого дяди Витали — с другой, полюбовались на эту картину, повздыхали сочувственно и затянули «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…» Все это время наш музыкант медленно оттаивал, но было уже ясно, что прежняя резвость к нему не вернется никогда. Минут через двадцать, когда свадьба уже вовсю плясала, он вдруг зарыдал, точно Стэнли, отыскавший Ливингстона в дебрях Африки, схватил негнущимися от лежания в сугробе клешнями стакан самогонки, выпил залпом и обмяк окончательно.
Долгое время после этого я не слышал о нем ничего.
Но недавно (теперь мы, наконец-то, возвращаемся к этому недавно, любая история циклична, черт побери!) я встретил его. Он был бородат, волосат, одет во что-то традиционно русское и исконно славянское, перевязан кожаными ремешками и целеустремленно двигался по улице. Гитары при нем не было, зато был букет каких-то сушеных кореньев. Завидев меня, он оживился, долго тряс мне руку и сказал: «Старик, а я давно занимаюсь народным целительством, даже диплом имею, да, лечу травами, открыл небольшую фирму, вот как раз иду принимать пациентов, ты заходи, если что, осмотрим, полечим, как говорится». При этом он непрестанно двигал руками, дергал плечами, шевелил нижней челюстью в разные стороны, вращал глазами, дрожал щеками и притопывал ступнями ног, как бы олицетворяя собой рекламу траволечения.
Я подумал, и решил не спрашивать про гитару.