Кто знает

Эта история началась тогда, когда Дима умер.
Странное начало истории объяснялось тем, что и сама история была необычной.
Умер Дима не то, чтобы классически, но и не экстравагантно. Ну, то есть, не в больничной палате, в окружении родственников, скорбно вычисляющих в уме процент налога на наследство, но и не в обломках мотодельтаплана, разорванного мощными челюстями белой акулы. Авария… Просто авария.
Момент самой смерти он не помнил. Ну, то есть, он помнил, как летел на всех парах в своем новом Лансере, крик клаксона, визг тормозов, громкий отчаянный собственный вопль и боль скрутились в его памяти странным, чересчур ярким букетом. А вот момент самой смерти он не помнил. Его вообще никто не помнит. Смерть последовательна в своей неизбежности и еще более последовательна в своей жадности и потому ничего не дает, забирая, тем не менее, все. Даже себя. То есть, как справедливо заметил один саркастичный мудрец, для человека ее нет. Когда он жив, он жив, и речи о смерти нет. А когда мертв, то уже нет человека. Этот философ лишь не принял во внимание тот факт, что смерть, вместе с жизнью, забирает из памяти и момент своей встречи с человеком.

И поэтому Дима не помнил миг своей смерти. Он пришел в себя уже перед громадными, ажурными воротами. Перед ними был небольшой пятачок серебристой земли, с травой, тронутой словно бы ртутной изморозью. За воротами виднелась обычная для этого места пастораль. Яркий солнечный свет волнами спускался откуда-то сверху, разливаясь по ослепительно-зеленым кущам и травам. Вдали, у самой кромки горизонта виделись небольшие группки облаков, плывущих над самой поверхностью земли.
— Видимо, рай – то ли подумал, то ли сказал Дима.
— Ну, и видимо, и так оно и есть. Рай. – раздался вдруг не тихий такой глас.
От неожиданности Дима аж подпрыгнул на месте.
— Кто здесь?
— Аз есмь – пошутил Петр, появившись перед ним, на серебристом пятачке перед вратами.
— Э-э… — Дима замялся, не решаясь произнести вслух очевидную для него вещь – Вы святой Петр?
— Точно. – довольно улыбнулся святой. – Слышал обо мне?
— Конечно. – Дима осторожно, стараясь не обидеть собеседника оглядел его. Длинная, светлая хламида, стянутая на поясе бечевой, грубые, но чистые сандалии на босу ногу. Бородатое лицо, с глубокими, все понимающими глазами. Как писан на иконах, так и предстал он перед Димой. Только вот…
— Ключи ищешь? – догадался Петр.
Дима кивнул.
— А их нет. – улыбнулся святой.
— Но ведь, Петр, ключник, врата…
— Я сам ключ, к чему мне их внешнее отображение?
Дима сконфуженно примолк. И вправду, к чему?
— А что еще говорят про меня?
— Ну… — Дима откашлялся, — говорят, что Вы встречаете умерших у врат рая и впускаете или не впускаете внутрь.
— А почему не впускаю? Кого именно?
— Ну… Грешников, неправедных. Недостойных, в общем.
— Угу. То есть, такой вот судья.
В разговоре возникла пауза. Стайка облаков, плывшая вдали, слегка приблизилась к беседующим и теперь Дима мог рассмотреть, что на каждом облачке, как и положено, сидит человек. Вернее – душа.
— Скажи мне, Дима. – снова заговорил Петр. – А как ты думаешь, как я сужу? По чем?
Дима задумался. Раньше он этим вопросом не задавался. Собственно, и знаний о внутреннем устройстве загробной жизни у него было мало. В детстве, в школе, его учили, что Бога нет, зато есть Ленин. Когда подрос, сказали, что и Ленина нет, а вот Бог вроде таки есть. Сказать сказали, но учить не учили и ничего не объясняли. Предполагалось, что люди сами будут учиться. Дима тогда заинтересовался вопросом и решил было почитать что-нибудь про Бога. Но ограничилось все тем, что он полистал детскую библию с картинками и думать забыл обо всем этом.
— Видимо, по вере судить будете. Кто верует и по вере живет, того в рай, – приуныл Дима.
— По вере значит… — как бы задумчиво проятнул святой. – А закрой глаза, Дима и посмотри что увидишь.
Дима послушно закрыл глаза.
* * *
— Куда, скажи, куда ты поставила люльку, а?
Старуха говорила не громко, почти шептала, но для Авдотьи тот шепот был громче крика и страшнее шипения разъяреной гадюки.
— Перед образами ставить надо, а ты в угол воткнула!
— Так ведь сквозняк там! Дует уж больно сильно – робко попробовала возразить сноха.
— Во грехе, хочешь, чтобы вырос внук мой? Сына моего от смерти не уберегла, в пьянстве и разврате умерла моя кровинушка, так ты и внука моего сгубить хочешь?
Авдотья покорно переставила люльку перед образа. Сынишка ее родился хилым и болезненным, каким только и мог родиться от вечно пьющего мужа. Но это был ее сынишка и Авдотья любила его пуще самой себя.
— Куда сиську голишь? – тут же снова зашипела свекровь.
— Так кормить же надо, матушка, не кормила его с самого утра, как на заутреню ушли с Вами.
— А молиться когда? Молитва допрежь всего – подняла вверх скрюченный от старости палец свекровь.
Авдотья все так же покорно бухнулась рядом с ней на колени пкеред образами и начала истово молиться.
* * *
Дима открыл глаза и посмотрел на святого.
— По вере живут? – спросил Петр.
— По вере, еще как – согласился Дима.
— Вологодская губерния, за год до большого голода. Через два года умерла и старуха. И Авдотья. Ребенок раньше умер.
Святой помолчал. Потом нахмурился и продолжил:
— Свекровь я в рай не пустил. Так по чем же я сужу, Дима?
Дима задумчиво провел рукой по решетке ворот.
— По совести? – поднял он голову.
— Закрой глаза – кивнул Петр.
* * *
— Хозяина, мы пилиткама клали, штукатурка работали, пол работали. Все сделали.- голос Зарифа аж лучился от удовольствия и гордости за проделанную работу.
Петр Григорьевич, хозяин, с уже пробивающей в волосах сединой, в очень и очень дорогом и, потому по особому неброском костюме, с одним лишь только перстнем на пальцах, задумчиво почесал кончик носа. Зариф был прав, равшаны все отремонтировали в лучшем виде.
— Ну, что ж, Зариф, ночлег и пищу вы от меня получали исправно. А теперь настало время и за работу заплатить.
— Да, да – кивнул головой Зариф, уже представляя как вернется в голодную и нищую деревню с заработком и наконец-то вылечит мать и женится.
— А платить, как и сказал в начале, буду я по совести, к ней и все претензии. – Петр Григорьевич усмехнулся, вспомнив лозунги комсомольской молодости про ум, честь и совесть.
Зариф молчал, с тревогой в глазах смотря на Хозяина.
— Владимир – громко позвал хозяин начальника службы безопасности.
— Да, Петр Григорьевич, тут же обозначил себя в проеме двери эсбэшник.
— Сегодня к вечеру, чтобы на территории усадьбы посторонних не было.
— Будет сделано. – Владимир скользнул к Зарифу и, мигом вывернув ему руку, потащил к выходу.
— Хозяина! Как же! – Зариф аж взвыл от страха, обиды и унижения – По совестима!
— По совести, Зариф, по совести- кивнул Петр Григорьевич и усмехнулся-оскалился. – Ведь не маленький уже, должен понимать, что совесть у каждого своя.

* * *
Дима снова открыл глаза.
— Я понял. Не по совести судите.
— Нет. Ты не понял. Не только по совести. По чем же?- Петр внимательно, испытующе смотрел на Диму.
Дима перебирал в голове все возможные и невозможнные варианты.
— Видимо, Вы оцениваете все с позиции разумности – почти наугад сказал он.
— Закрой глаза – снова кивнул святой.

* * *
— Танька, ну ты с ума сошла что ли? Тебе же всего 20! У тебя впереди вся жизнь! – Галка, ее лучшая подруга, настолько разволновалась, что аж начала ходить по комнате.
— Ты же еще столько всего сможешь успеть сделать. Ты за границу можешь еще уехать даже! С твоей-то фигурой и мордашкой. А, Таньк?
Танька подавленно молчала, опустив голову.
— Галка, мне кажется, что я даже уже чувствую его там, внутри.
— Дура! Ну какая же ты дура! Перестань хоть раз в жизни быть дурой. Кому ты будешь нужна одна, разведенка с ребенком? Вот родишь ты его в 20 лет и все. Считай, что только 20 лет и жила. Смотри на вещи разумно, понисмаешь? Ра-зум-но.
— Разумно… — эхом повторила Танька. – То есть, все таки нужно избавиться?
— Да. – Галка уверенно кивнула и буквально впихнула в ее руки бумажку. – Вот телефон доктора. Хороший доктор. Он меня полгода назад чистил. Пойдешь к нему завтра, хорошо?
— Хорошо, — кивнула Танька.
* * *
Дима открыл глаза. Все тот же ровный и яркий солнечный свет вокруг, врата и смотрящий ему прямо в душу святой.
— Нет. Не разум. Вернее, не просто разум. Да?
— Да. – улыбнулся Петр. – Какие у тебя еще версии остались?
— Сердце – решительно произнес Дима. – Судите по сердцу.
— Закрой глаза, Дима – кивнул Петр.

* * *
— Бога ради…
Вид его был и пугающ, и жалостлив. Давным давно не стиранная рубашка, под которой виднелась уже аж желтая от грязи майка и мятые брюки неопределенного цвета. Нет, он не был бомжом. Но разило от него так же, ка ки от любого бомжа. Запах немытого тела смешивался с диким перегаром.
— Что тебе? – брезгливо дернулся от него Миша.
— Бога ради, помираю, хоть копейкой помоги…
Сердце Мишки дернулось от боли. И вправду ведь плохо человеку. Нет, умом он понимал, что деньги, которые он сейчас дает уйдут на выпивку. Но сердце..
— Чай не звери, не леоперды – пробормотал Миша, нашаривая в кармане деньги.
Алкаш с надеждой и звериной преданностью смотрел на своего спасителя.
— Что ж у нас, сердца что ли нет – громко сказал Миша и протянул деньги.
— Сердца?! Ах вы сердечные! – заорала неизвестно откуда взявшаяся женщина, одетая так же неопрятно, как и алкаш. – Да сколько вас таких сердечных-то, а! Да пока вы будете, так и сопьется же скотина!
Она подскочила к своему, видимо, мужу, и вцепилась ему ладонь, пытаясь вырвать деньги.
— Отстань, курва! – заорал тот, вывернулся и с неожиданной прытью скользнул в двери магазина.

* * *
И снова Дима открыл глаза.
Они молчали, глядя друг другу в глаза.
— Вот потому я здесь и стою. – кивнул Петр.
— Но… — Дима замялся. – Если честно, я не совсем понял, по чем Вы судите?
— По вере – улыбнулся святой. – По сердцу. По совести. По разуму. И по тому, что получается, когда соединяешь это все и открываешься миру.
— Не понимаю – сокрушенно покачал головой Дима.
— Поймешь – улыбнулся Петр. – Ибо будет у тебя время. Я могу тебя отпустить, по зову жизни, что рождается. Иди. И постарайся к нашей следующей с тобой встрече понять то, что должен понять.

* * *

Дима открыл глаза и тут же нажал на педаль тормоза, останавливая свой Лансер прямо под горящим уже красным светом светофором. Да, жена. Да, рожает.
Он успеет. Должен успеть. И к жене, и понять.
Эта история, как ей и положено, не закончилась тогда, когда он ожил. Ведь она никогда не заканчивается.

© Ammok