0,5

Леся пришла ко мне с бутылкой водки. Все, в общем-то, как обычно. Ананасовый сок ей, а мне водка. 0,5. Я говорю, что у меня еще с прошлого раза осталась, но Леся не верит, лишь грустно усмехается и проходит в спальную. Эти комплименты красоте, а точнее отсутствию оной, давно уже стали для нас обыденностью, неким ритуалом даже. В спальной уже все приготовлено. Все — это столик, на котором стоят два пластмассовых стаканчика, немного мебели и тщательно заправленная кровать. Все это — как купленная книга, содержание которой тебе неизвестно. Сначала она новенькая, гладкая, аккуратненькие страницы приятно шелестят между пальцами и текст не должен подкачать… Все подготовлено для хорошего чтения, если бы не одно мерцающее «но»! То ли пятна от еды, то ли вырванные в туалете страницы.

— Давай начнем с чего-нибудь простого, — предлагает Леся.
— Давай, — соглашаюсь я.
— Что если мы разыграем, например, классическую историю нарушителя и инспектора ДПС?
— Я не против, — отвечаю я и наливаю водочки.

Леся залазает на постель с ногами и грозно машет мне кулаком. Я выпиваю содержимое стаканчика и начинаю крутить факи. На улице проезжает машина, дребезжат окна в комнате.
— Сука, — разочарованно вздыхает Леся, — это машина все сбила.
— Ничего не сбила, — подхватываю я, — и вообще я не пил.

Леся смотрит на меня как на полоумного клоуна и, передразнивая замечает:
— Не пил, а усики-то трясутся.
— Не было у меня усиков, ведьма, и не будет!
— Будет-будет, уж мне ли не знать, — заявляет Леся.
— Не будет! — кричу я и запускаю в нее коробку с ананасовым соком. Коробка попадает в стену, слегка мнется, падает на кровать, но кровать сухая и совсем не пахнет. Течи нет! Леся хватает коробку, открывает ее и, задрав голову, выливает с полпачки. Затем ставит сок на тумбу и спрыгивает на пол.- Знаешь, что ты сделала? — спрашиваю я.
— Что? — спрашивает Леся, — спрыгнула на пол?
— Именно! — воодушевляюсь я, — Именно что спрыгнула. Если бы действия человека подчинялись законам языка и ты при своем действии прыжка смогла бы в этом действий потерять букву и поменять ударение, то, положим, ты бы не спрыгнула на пол, а срыгнула.
— Положим, место ударения я бы могла поменять и вместо пола оказалась бы на тумбе, но оставшаяся как бы лишней буква «П» тогда стала бы являть собой некий камень преткновения. То есть некий артефакт. Априори! Но ты ведь и сам должен понимать, что это не возможно!
— Почему?
— По кочану. Эта пелевинщина у тебя уже в крови. Вернемся к детективу. Я инспектор.
— Конечно-конечно, — спешно выговариваю я, и отхлебываю водочку уже из горла.

— Вот смотри, Семен…
— Я не Семен, — злобно бросаю я.
— В документах нарушителя написано что Семен! Если ты — нарушитель, то ты же и Семен, потому как других нарушителей рядом нет.
— Это что же получается, — возмущаюсь я, — что если у шестерых нарушителей из семи окажется по телепорту и они этими телепортами воспользуются, то седьмой должен будет отвечать за всех? Такова ваша Фемида?
— Наша Фемида одна для всех. Если у тебя есть претензии к Фемиде, то можешь смело направлять эти претензии по адресу: «СОБСТВЕННАЯ ЗАДНИЦА. ПЕРВЫЙ ПЕРЕУЛОК». Моя работа проста. Ты должен заплатить штраф!
— Интересно где у задницы переулок…
— Что?
— Сколько? — спрашиваю я.
— Два поцелуя, — теперь уже слегка сконфуженно выговаривает Леся.
— Давай один, — предлагаю я.
— Давай один, — сразу же соглашается она. Это как базарный торговец, заламывающий непосильную цену только лишь для того, чтобы сразу ее сбросить.
Вот оно. Началось. Я захмелел. Теперь она не так страшна. Теперь я вижу, что сегодня снова смогу полюбить ее. Но того, что я выпил — слишком мало!
Наши губы соприкасаются и я тут же отстраняюсь.
— Я расплатился, уважаемый инспектор?
Леся досадливо морщится, если это можно назвать морщится, хочет что-то сказать грубое, но сдерживается и вежливо произносит:
— Разумеется.
Мне становится немного жаль ее. Мне становится жаль себя. Этого ли я хотел? Могу ли я теперь порвать со всем этим? Мы в ответственности за тех кого приручили?

— В Индии, говорят, почти каждую секунду кто-то рождается. Представляешь, за это время пока мы с тобой здесь общались, несколько десятков жизней стартанули из мамочкиных пёзд.
Это называется мы начнем издалека. В этот раз издалека оказалось Индией. И правда не близко. А ведь могла начать с Пакистана. Но до Пакистана, я думаю, мы еще дойдем. А пока что еще стопочку.

— Однажды во сне, — признаюсь я, — я любил женщину, которую никогда не смог бы полюбить в реальной жизни. По крайней мере я всегда так думал что не смогу. Часто думал о том. О том что некоторых девушек или женщин просто нельзя любить, нельзя заставить в себе проснуться тому чувству, с которого начинается любовь. Ты понимаешь меня?
— Да, — отвечает Леся, — продолжай.
— Так вот. В одном сне я обнаружил это первое, а потом и конечное чувство. Причем к девушке, которую никто никогда не любил и вряд ли полюбит. Ибо была она на удивление страшна собой. В том сне мы были с ней на море. Она была в купальнике цвета морской волны, капли брызг сверкали на ее теле. Черные волосы маленькими змейками плотно прилегали к бедрам. Я любовался ей сидя на остывающем песке и был счастлив. Да, черт возьми! Я был счастлив! Как никогда и ни с кем. Мне во снах часто являлись разные девушки и красивые и не очень, но настоящее счастье я смог пережить только с одной. Именно пережить, так как, проснувшись, я ощутил вдруг весь ужас этого сна. Будто бы все, что было в моей голове, разом перевернулось вверх дном. Это был шок для меня. Ты понимаешь?
— Понимаю, — тихо ответила она.
Это моя исповедь. Очередная исповедь о чем-то, что неожиданно всплыло в моей памяти. Очередная важная, основопологающая вещь, требовавшая немедленного выхода. Где мой пузырь?

Мы лежим на кровати и смотрим в потолок. На потолке мягким зеленоватым свечением мигают звезды. Леся рядом, ее лица почти не видно. Когда это она успела выключить свет? Впрочем, так оно лучше, так оно проще… Я что трус?
— Включи свет, — произношу я.
— Что?
— Включи свет.
— Зачем? — спрашивает она.
— Затем что я не трус, — отвечаю я.
Леся прижимается к моей груди и прикасается ладонью к щеке.
— Ну, какой же ты трус? — ласково говорит она, — Ты самый мужественный из всех, кого я когда-либо встречала.
И я, конечно же, тут же успокаиваюсь. И черт с ним с тем светом. На что он мне сдался тот свет. Во тьме спасение.
— Спасение во тьме? — спрашиваю я.
Она ничего не отвечает, а просто улыбается. Я не вижу ее лица, но знаю, что оно сейчас именно улыбается. Я начиная снимать с Леси одежду. Слава Богу, что ее совсем немного. Но эти ребра, торчащие ребра… так сложно к этому привыкнуть… Она стаскивает с меня майку, затем джинсы, затем…

Ужасно хочется пить. Я как обычно встаю раньше нее. Иду в ванную. Бросаю взгляд на Лесин балахон. В прихожей спотыкаюсь о ее косу. Коса падает и ударяется со зловещим звоном о паркет.
— Только бы не проснулась, — в надежде шепотом произношу я.