Наша контора живет от праздника до праздника. В перерывах – безделье, лёгкое пьянство на рабочем месте, уходы пораньше, приходы попозже, неофициальные отгулы и прочее разгильдяйство. Перед праздниками (за 2-3-4 недели, в зависимости от тяжести случая) начинается кипиш. Вялая фаза: планерка, начальник пересчитывает личный состав по головам, дает дежурную вздрючку, напоминает о служебных обязанностях, важности момента и возможных эцихах с гвоздями. Библиотекарь начинает искать по журналам сценарий, а методист с худруком придают ему должный идейно-выдержанный вид. Рабочая фаза: репетиции, декорации, костюмы. Активная фаза: за 3 дня до мероприятия выясняется, что костюмы не готовы, 2 танцовщицы болеют, одна на сессии, электрик-осветитель ушел в запой, а худрук сорвала голос. Апогей: мероприятие – обычно в тумане, а лично для меня в откровенном коньячном флёре, ибо моя ранимая музыкантская психика насухую этого не выносит. Катарсис: последующая за мероприятием грандиозная коллективная пьянка – по русской традиции, независимо от результатов.
Один их самых хуёвых праздников – Новый год. Левых денег за него не платят, утренники идут подряд несколько дней, на подготовку уходит хуева туча времени и сил, а отдачи – никакой. Ибо какая может быть отдача для незамужней 30-летней девушки от толпы детишек от 3 до 10 лет?! Правильно: никакой. Пот ручьями, рожа в гриме, жопа в мыле, а мужики – где они? Ау! А нету…
Еще нехороший праздник – 23 февраля. К нему мы готовим большой конкурс, в котором участвуют матросы, в зал для просмотра сгоняют тоже матросов, награды получает начальник, а нам с Ивановой – опять дикий головняк, а по итогу – лысый хуй. Бледный и измученные, мы припадаем на плечи двух-трёх не менее бледных и измученных офицеров, которые привели своих подопечных матросиков на мероприятие, и у нас у всех нет сил флиртовать – есть силы только материться.
Хорошие праздники – это День милиции, День штурмана и День механика. Мало подготовки, много бухла, много мужчин. Правда, ментов мы не жалуем: это самая женатая и самая доёбливая аудитория.
Главный по значимости для города праздник – это, конечно, День ВМФ. Мы с Ивановой его любим, потому что за него, поскольку летом мы официально не работаем, нам платят немножко живых денег, но это не главное; наливают нам за сценой все подряд, но и это не главное. Главное – что лето в разгаре, море вылизало целлюлит, солнышко позолотило кожу и слегка высветлило волосы, мы пахнем жизнелюбием, наши улыбки обещают страсть, и мы – звёзды! Она: в белоснежном кителёчке и такой же фуражечке, вся в сияющих пуговках и золотых позументиках, на умопомрачительных шпильках, – апофеоз гарнизонного шика «морЯчка-стайл». Я: в длинном темно-синем платье с люрексом и голыми плечами, с тыла взорам открыта внушительного размера тату, приводящая местное население в шок и трепет и заставляющая мужчин сбиваться со строевого шага и темы разговора.
Иванова обеспечивает конферанс, я – вокальные номера. Она ослепительно улыбается, я, напротив, сурова и строга. Короче, торгуем напару ебальниками. И собираем урожай. Имя ему – гарнизон, поскольку мероприятие проходит в режиме open air, а ебать загорелую нарядную мелкогарнизонную звезду – это не только приятно и увлекательно, но и лестно для мелкогарнизонного офицерского самолюбия. Мы с Ивановой никогда не делим кавалеров, хотя вкусы наши совпадают: как все престарелые жопастые девушки, мы предпочитаем молодое мясо, склонное к худобе. И надо отметить, мясо отвечает нам взаимностью. Оно ищет (и находит) в нас то, чего ему так не хватает в суровых офицерских буднях и встречах с местными юными мокрощелками: понимание опытной женщины, домашний уют, умеренный цинизм, раскрепощенный секс.
В то лето, в поисках понимания, уюта, цинизма и секса, к нам на Дне ВМФ прибились два славных постных кусочка. Ивановой достался старлей – командир тральщика, неприлично красивый, с соответствующим развратным именем Артур, мне – каплей-командир БЧ-5 с БДК, механик Вовочка-ушки топориком. Иванова дала Артуру-тральщику на третьем свидании, под шампанское, свечи и группу «Звери», я Вове-меху – на первом, под коньяк, отблеск монитора и шепот Шадэ. Артур возил Иванову в Большой Город на боулинг и пиццу, Вова гулял со мной за ручку по набережной, сбегая с дежурств. По словам Ивановой, у Артура был большой хуй, маленький мозг и папины денежки. У Вовочки хуй был обычный, мозг чуть выше среднего, денег не было почти никогда. Иванова поняла, что развратный Артур – герой не её романа, примерно через 3 месяца, я утратила иллюзии относительно ушастого Вовочки на третий день. После чего продолжала с ним ебаться еще месяца два. Ну надо же с кем-то ебаться пожилой жопастой девушке, пусть даже и без иллюзий. К тому же он так возбуждающе приговаривал «Да, да», когда входил…
В общем, День милиции мы с Ивановой встречали уже опять свободными, но еще вполне загорелыми и гладкобокими. Мы томились.
А потом как-то незаметно наступил декабрь, и над нами повисла грозная тень новогодних блядь утренников… Начклуба призвал коллектив на ковёр, разъяснил цели и задачи и придал с ноги ускорение в сторону рабочих мест.
На рабочих местах выяснилось, что с начала учебного года в театральном коллективе занимаются два с половиной человека, причем это такой груз 200, о привлечении которого к подготовке праздника не может даже речи идти. Сценарий предполагал нечто феерическое со Снежной бабой и Атаманшей в ведущих ролях, а также массовкой в виде снежинок и разбойников. Несовершеннолетних снежинок позаимствовали традиционно у танцевальников: танцевать один хуй не умеют, зато копыта очень стройные, и старые детские костюмы на них отлично налезают. Барышни, пиздуйте строем! Пубертатных разбойников с ломающимися голосами и наивным пивным перегаром Иванова виртуозно извлекла из пространства вокруг нашего юного диджея, мол, три раза по полчаса позора – и годовой бесплатный пропуск на детскую дискотэку обеспечен. Дважды просить не пришлось.
После чего наши взгляды упёрлись в сценарий, то есть в те его места, где реплики были обозначены условно буквами С и А – то есть Снежная баба и Атаманша. Худрук с методистом глумливо улыбались. Мы с Ивановой переглянулись. Колготки прилипли к нашим вспотевшим жопам. Нам налили водки и предложили жребий. То есть выбор был крайне условный, примерно на уровне «как вы предпочитаете быть казненными». Мне выпало умереть в белом синтепоновом саване, Ивановой – в груде цветастых юбок и серьгах самоварного золота. Предварительно трупы были покрыты таким слоем театрального грима, как будто тела извлекли из-под поезда и пытались придать им человеческий вид перед погребением.
На записи фонограмм мы пили как слепые лошади, на репетициях плакали как дети.
Но 29 декабря, с дежурным оскалом на лицах и тяжкими костюмами на телах, мы встретили первую партию осужденных – и отработали утренник на ура. После чего бессильно расползлись по домам.
30 декабря мы поняли, что всё не так плохо, отработали веселее и начали предпраздничную премедикацию «отверткой» пятьдесят на пятьдесят. Домой уже ехали на таксо, так как очень устали.
31 декабря я проснулась от телефонного звонка. Иванова аж подпрыгивала на том конце:
– Ты знаешь, что мы сегодня работаем?
– Знаю, конечно.
– Нет, ты не поняла – у нас 2 утренника!
– А когда второй-то?
– А в полночь, под ёлочку бля! Типа для взрослых.
– Офигеееть… – только и смогла выдавить я.
Благородно-шоколадный брючный костюм (сатиновые штаны, атласная блуза) с золотой вышивкой и манящим вырезом живым упрёком глядел на меня с кресла, где покоился со вчерашнего дня – выглаженный, вычищенный, коты ну-ка нахуй брысь из комнаты чтоб я вас тут не видела вечно всё в шерсти суки!! А теперь похуй, котики, кто тут жаждал поваляться на коричневых брючках? Позатягивать петельки на блузочке? Айда все сюда, этот Новый год я встречу в белом – в белом комбинезоне с трёхсантиметровым синтепоновым подкладом, «молнией» от лобка до горла, алыми помпонами и капюшоном такой глубины, что наружу торчат только поролоновый нос и радиомикрофон. Большое спасибо, товарищ худрук, спасибо, Юленька, больше человеческое…
-… а я-то как дура купила такую охуительную шифоновую тунику! – Я понимаю, что Иванова верещит в трубу что-то сходное по тематике. – А теперь я в этом цыганском костюме и с намазанным ебальником! Да что ж это такое! А у меня там должен жених прийти из ОВРы, я его так долго окучивала, он из такой приличной семьи, я уже на укладку к Женьке договорилась… Юля говорит, начальник велел, мол, денег живых заплатим, а какие деньги, ну ты же знаешь, ну это же просто слёзы, а Новый год – он же один!..
– Ладно, не ори, заходи давай, вместе поедем на дневной сеанс. У меня еще «Вальбург» где-то остался полбутылки, не плачь, дочя.
Как прошел детский праздник днем – помню плохо. Не то чтобы мы сильно напились – просто все мысли были поглощены предвкушением ночного позора. Мы не ругались с начальником и худруком, нет. Но у нас были такие лица, что лучше бы мы ругались.
В 22.00 мы начали шоу. Зал стоял на ушах. Мы не видели и не слышали ничего и никого – злые, потные, замотанные в тряпки, с льющейся по лицам краской, с микрофонами в зубах, потея выпитым шампанским, мы скакали по залу как две фурии. Нежные снежинки шарахались от нас, прыщавые разбойники узнали много новых взрослых слов, лицемерно переодетая Снегурочкой худрук благоразумно пряталась в диджейской, а замнач пообещал нас наградить посмертно.
В 23.00, то есть в полночь по Москве, мы, не снимая костюмов, поднимали бокалы прямо в зале, за рабочим столиком. А потом, когда надо было бы уже по идее пойти переодеться, Иванова куда-то проебалась. Бегать искать её по залу в костюме снеговика-убийцы я сочла нихуя не комильфо, поэтому я взяла на вахте ключ и ушла переодеваться одна.
В кабинете было невыносимо душно, пахло косметикой, лаком для волос и сильнее всего – рабочим артистическим потом. Одежда, костюмы, парики, туфли – всё было свалено грудой в углу за ширмой. Я распахнула форточку, с трудом стащила с себя промокший комбинезон, с ненавистью швырнула поверх этой кучи и, как была в труселях и лифчике, пошла к умывальнику – смывать трудовой пот и тонну грима. Как раз в тот момент, когда лицо моё было щедро намылено, дверь в кабинет элегантно распахнулась.
– Иванова, дверь закрой, я тут голая блин!
– Катя, привет! – ласково ответствовал какой-то смутно знакомый мужской голос.
– А ты вали нахуй отсюда, кто бы ты ни был!! – заверещала я, пытаясь нащупать либо полотенце чтоб прикрыться, либо стул чтоб метнуть.
– Кать, да ладно, ты чего, все свои, – примирительно вещал вошедший, – это ж я, Артур.
Ах, Артур, конечно, это блядь всё меняет.
– Вали нахуй отсюда, Артур! – Мой посыл отныне стал адресным.
– Кать, я не смотрю, я не смотрю! Ты не волнуйся, я коньяк тут принес.
Коньяк как-то всегда несколько примиряет меня с реальностью, какой бы жестокой она ни была. Артур, хм, кой черт тебя принес, неприлично красивый Артур с большим хуем…
– Кать, ой, ты такая… без этого костюма… а тебя даже сперва и не узнал…
И тут как-то сразу по всему моему беззащитному телу поползли горячие руки, а по взмыленной шее – губы. Первая реакция была, конечно, с ноги по коленке, затылком в переносицу – и дальше добивать копытами в партере. Но тело сзади стояло настолько плотно, что пространства для маневра уже не оставалось. Ласки были умелые и наглые, хозяйские такие, а мой похуизм к тому моменту достиг такой критической концентрации, что я только и смогла хищно прошептать: «Свет выключи!», после чего произошло историческое падение (нравов) на кучу костюмов за ширмой.
…В ту минуту, которая в народе зовется «хуй в пизде, гандон на абажуре», за дверью в гулком коридоре послышались уверенные шаги, голоса и смех. Мы замерли, как подростки в подъезде, подавляя непроизвольные фрикции и истерические приступы хохота. Дверь открылась, и я, как лежавшая лицом в нужную сторону, узрела в проёме Иванову, а с нею мужчинку по граждани.
– Оль, ну чего ты, – гундосил мужчинка, – да ладно тебе, новый год, праздник всё-таки, и потом, интересный новый опыт.
– Я надеюсь, это останется между нами. – И Иванова заперла дверь на ключ изнутри.
Дальнейшее было из-за ширмы не видно. Но зато пиздато слышно. Шаги, смех, «Ой, ну не здесь же», шорох, «Выключи свет» (дежавю бля!), еще шорох, шаги, звон разбитой чашки (явственно упавшей со стола), и такое до боли знакомое «Да, да!» на выдохе – Вовка, Вовка-мех, ушки топориком, моя прелесссть!..
Заведенный пикантностью ситуации, Артур тоже было возобновил начатое, когда за дверью опять послышались голоса и шаги. Возня на столе замерла. Кто-то дёрнул ручку двери.
– Бля, закрыто! – пробасил под дверью один из наших «разбойников».
– Да ладно, пойдем давай! – о, а это кто-то из снежинок. Вечер перестаёт быть томным!
– Свет, ну давай, ну чо ты, не бойся, чо как первый раз, ну уже пришли!
– Перестань! Ну чо, прямо тут что ли!
– Ну давай, ну не бойся, ну хочешь я свет выключу… Бля, а где тут…
Со стола раздалось короткое хрюкание…
Полоска света под дверью исчезла. Звуки в коридоре почти затихли, зато стол снова начал поскрипывать. Неугомонный Артур тоже начал было водить большим хуем. Но по законам жанра в коридоре вспыхнул свет и раздался вопль раненного кабана:
– ЭТО ЧТО ТУТ ТАКОЕ! ФАМИЛИИ! НУ-КА ВОН ОТСЮДА! Я ЕЩЕ РОДИТЕЛЯМ СООБЩУ, ЧТОБЫ ВАС К НАМ НА ДИСКОТЕКИ НЕ ПУСКАЛИ! КАК ВАШИ ФАМИЛИИ, Я СПРАШИВАЮ! – это наша худрук Юля пожаловала. На огонёк, блядь.
А у Юли был ключ.
И тут во тьме кабинета прозвучали два женских голоса, одновременно произнося громким шепотом одну и ту же фразу:
– Ну-ка быстро одевайся!
И после короткой паузы:
– Катя?
– Да, Оля, да! Кто-нибудь включите свет!
…
Когда Юля открыла дверь, её взору предстала мирная картина: за столом со слегка смущенным видом сидели помятые наспех одетые Артур с Вовой, я в потном белом комбинезоне и Иванова в цыганском костюме, – все без трусов, не до трусов было, простите, – и все с чайными чашками коньяка.
– О, – удивилась Юля, – а чо это вы заперлись?
– Так пьем же, – ответила Иванова с видом монашки, пойманной за чтением «Декамерона».
– Аааа… Ну наливайте что ли, с Новым годом!