Про жуй. Тока первая буква не не такая :)

Я медленно выплыла из сна, потянулась, зевнула, чуть не свернув челюсть, и повернулась в Ленкину сторону. Ленка, приподнявшись на локтях, рассматривала заметно округлившийся живот.
— Мне нужны новые ботинки, — задумчиво пробормотала она.
Я уставилась на ее пузо, пытаясь определить логику ее мыслей.
— Это тебе джана подсказала? – предположила я.
Джана – любимая – временное прозвище будущего нашего дитяти, чей пол нам неизвестен, но мы хотим дочку.
— Это мне подсказали мои старые боты, у которых неприлично громко начала хлопать оторванная подошва.
— А-а-а, — протянула я, не найдясь, что ответить.
— А вот джана подсказывает, что еще срочно нужен бандаж, потому что у меня начинает уставать спина. Купим, или по сусекам поскребем? Ну, по родившим уже.

Из наших знакомых родивших дам свободный бандаж оказался только у Лариски – одной из Ленкиных родственниц. Остальные либо еще донашивали эту дурацкую приблуду (тут я поразилась, сколько знакомых девочек находятся в предродовом состоянии), либо уже кому-то отдали.
— Приезжайте! – обрадовалась Лариска. – Я вам еще сбагрю пеленатор, горшок, молокоотсос и сумку-термос для бутылочек!
Вот и начинается пиздец, подумалось мне, еще пара месяцев, и начнется торжественная передача младенческих приспособ, которыми любят делиться щедрые молодые мамаши.
— От Лариски поедем в обувной, потом заедем в аптеку, потом в Детский мир, потом пожрем кебаб, потом заедем к Настьке, потом к тебе, потом домой, и сварим щей со свежей капустой! – составил план подруга.
На Ленку каждое утро нападает жажда деятельности с тех пор, как прошел первый триместр, и она перестала блевать. Потирая в предвкушении руки, и хлопая оторванной подошвой башмака, она помчалась заводить авто.

Ларискин дом встретил нас тишиной, что было очень непривычно.
— А что так тихо? – сразу насторожилась я, когда мы прошли в дом.
— Сенечка спит, Ванечка с Иришкой в школе, — пояснила счастливая Лариска.
И я ее понимала – тихие деньки в жизни многодетной мамаши можно было посчитать по пальцам. По оставшимся пальцам какого-нибудь пьяного фрезеровщика, проработавшего за станком лет сорок-пятьдесят.
— А у меня пирог готов, сейчас пойдем пить чай!
Мы засели на кухне, и к пирогу был подан огромный чемодан, набитый всяким детским барахлом, которое Ленка тут же кинулась перебирать, ахая и охая.

И тут из детской донесся басовитый рев.
— Лелька, Сенечка проснулся, пойди, возьми его и притащи сюда.
Сенечка, полуторогодовалый бутуз, унаследовавший от папы лопоухость, а от мамы добрый нрав и способность радоваться чему угодно, стоял в кроватке, вцепившись в спинку, покачиваясь спросонья, и гудел. Увидев меня, он загудел еще громче, я подхватила малыша на руки, и он тут же замолчал, сосредоточенно лапая мои очки.
— Лелька! Бу-бу-бу! – что-то крикнула Лариска.
— А чего там наша мама кричит? – засюсюкала я, пытаясь убрать ребенкины ручки. – Что мама от нас хо-о-о-очет? Бля! – Сенечка удобней перехватил очки, сдернул их с моего носа, ткнул дужкой в глаз, испугался моего вопля и снова заревел.
— Лелька! Бу-бу!! – не успокаивалась Лариска.
Я метнулась на кухню, чтобы скорей передать дитя в мамины объятия.
— Ларис, что говорила? – уточнила я, приближаясь к кухне.
— На горшок его поса…
Животу моему стало тепло. А затем мокро. Горшок Сенечке больше был не нужен. Зато, на свадьбе его погуляю, если верить Ларискиным словам.

— Бандаж-то, бандаж! – спохватилась Ленка, когда ребенок и я были переодеты, дары пересмотрены, а пирог почти съеден. – Мы, вообще-то, за ним и приехали!
Я, конечно, предполагала, что данный девайс должен выглядеть несколько необычно, но, то, что он будет таким маленьким, оказалось сюрпризом для всех.
— Херня какая-то, — удивилась Лариска, рассматривая бандаж, который мог бы налезть только на ребенка, или на очень дистрофичную дамочку. – Что это с ним? – Лариска на некоторое время задумалась, потом схватила телефон. – Наташка! Ты бандаж стирала? В горячей воде? Ты дура, что ли? Ну так он сел! Вот так сел! На коленки! На чьи, на чьи? На мои, блядь! – проорала она и швырнула трубку.
— Наташка ездила в Италию, взяла у меня бандаж, чтобы деньги в него зашить. Чтобы не ограбили, — пояснила она, увидев наши удивленные морды.
— Ух, ты-ы-ы-ы, — зачарованно протянула Ленка. – Я такое только в «Любовь и голуби» видела, когда там деньги в трусы зашивали. Вона как бывает. А мы с тобой, Лелька, как дуры, деньги в кошельках таскаем.
— Сейчас, придумаем что-нибудь, — успокоила нас Лариска, и ушла кому-то звонить в другую комнату. Оттуда она вызвала Ленку, они о чем-то пошушукались, вернулись явно довольные друг другом, и велели собираться.
— Мы знаем, у кого есть нормальный бандаж.
И мы поехали. К кому – мне так и не сказали. Правильно сделали, наверное, потому что, знай я, к кому мы едем, я бы попросила Сенечку не описаться, сидя у меня руках, а обкакаться. Тогда б я никуда не поехала.

Меня обманом заманили в гости к Петровым. Подозреваю, самих Петровых тоже не оповестили, что я вхожу в состав делегации.
Вы знаете, какое самое прекрасное, красивое, замечательное, великолепное и неповторимое в мире имя? Думаете, ваше? Хуйтотам. Если, конечно, вас зовут не Сашей – не правда ли, редкое имя? Семейство Петровых состоит из четырех человек: Петров Александр-муж, Петрова Александра-жена, Петров Александр-сын, Петрова Александра-дочь. Заебись, да? Все они там Сан Санычи, и только Александра-жена – Валерьевна, которая и является затейницей именной неразберихи. Это она считает свое имя неповторимо-прекрасным, и замуж вышла, полагаю, только потому, что претендента звали Александром.
Знакома я с Петровыми давно, лет пятнадцать, а наша взаимная неприязнь длится около двенадцати лет – со дня их свадьбы, куда я была неосмотрительно приглашена. С того дня все зовут Александра-мужа Петрюней, чтобы хоть как-то различать ебанутую пару.

— Лора! Здравствуй! Здорово, что вы заехали! – Петрюнин писклявый голос выбесил меня сразу, не успела я выйти из лифта. – Елена! Выглядишь прекрасно! – и тут на манеж вышла я. – Леля?! – Петрюня смандячил скорбный еблет.
— Петрю-ю-юня-я-я! Солнце ты мое незаходящее, хлеб ты мой белый, сахар ты мой сладкий, смотрю, ты имидж сменил, теперь свою единственную прядку на другой бок зачесываешь. – Петров, как и все лысеющие мужчины, остро переживал свое редковолосье, и пытался скрыть обширную плешь жиденькой прядью, пересекающую лысую макушку.
Петрюня, будучи в высшей степени интеллигентным человеком, пропустил мою невежливость мимо ушей, помог всем раздеться и мы прошли в гостиную. За круглым столом баловались чаем Александра-жена, Александр-сын, Петрюнина мамаша и Петрюнина сестра с мужем – семейное чаепитие вышибло скупую слезу и я постаралась взять себя в руки.
— Девочки! Молодцы, что приехали! – защебетала Александра-жена, и ловко доставила на стол чашки. – Будем пить чай! Как я люблю, когда вот так можно посидеть, тихо, по-семейному, когда все свои! – она захлопала в ладоши, захихикала, сжала кулачки, и быстро-быстро начала шоркать кулачки друг о друга.

Это действо всегда завораживало меня – Александра-жена прикусывала кончик языка, скашивала глаза к переносице и наяривала кулаки друг об друга. Так она всегда выражала крайнюю степень восторга. Вообще, Александра-жена выражала эмоции всегда по-разному.
Когда волновалась – ковыряла в носу, причем ковыряла конкретно, как будто производила разведку недр. Палец ее достигал невероятных глубин, а глаза ничего не выражали.
Пугалась Александра-жена громко визжа, и практически засовывая весь кулак в рот, потому, знающие люди старались не подкрадываться к ней незаметно.
Плакала молча. Совершенно. Только слезищи огромные, как у ребенка, катились из глаз. Она их не вытирала. Сопли, впрочем, тоже.
Любовь к Петрюне она выражала крепким, борцовским захватом его ушей, и смачным чмоканьем в плешь. Чмокая ее, она приговаривала: «Солнце ты мое незаходящее!» — чмок-чмок-чмок – «Хлеб ты мой белый!» — чмок-чмок-чмок – «Сахар ты мой сладкий!» — чмок-чмок-чмок. Петрюня при этом жмурился и дрочил наслаждался.

Мы чинно расселись за столом, и принялись хлюпать чаек. Статисты – Петрюнины родственники, напряженно молчали. Петрюнина мама смотрела в сторону, и, думаю, вспоминала, как на свадьбе ее сыночка, я совершенно случайно сдернула с нее парик, и, извиняясь, некорректно заметила явное сходство мамы с сыном, которое выражалось лысиной.
— А давайте смотреть фотографии! – осенило Александру-жену.
— Нет! – воскликнула я. – Давайте вы нам бандаж отдадите, и мы поедем дальше! – и умоляюще уставилась на Ленку, которая с наслаждением поглощала вафельный трот, и совершенно забыла про свои планы.
Тут Александра вспомнила, что Ленка в положении, начала крутиться возле нее, со всех сторон посыпались вопросы, я незаметно переместилась на диван, прихватила измазанного шоколадом Сенечку и постаралась абстрагироваться от толпы.
Рядом притулился одиннадцатилетний Александр-сын, милый мальчонка, и мы начали играть с ним в буриме – любимое развлечение семейства Петровых.
— Мне бы уйти за горизонт, — начал первым Александр-сын.
— В попе моей раскроется зонт, — не придумала я ничего лучше.
Мальчик прыснул, покосился на увлеченную разговором маму, и шепотом, потому что за нами настороженно наблюдал Петрюня, продолжил:
— Я радостно в небушко улечу.
— После зонта мне пропишут свечу.
Александр-сын повалился на спину, и, хохоча, задрыгал ногами. Кажется, эмоциональностью он пошел весь в Александру-маму.
— Давайте еще, тетя Леля! Я мечтаю убить всех на свете!
— Малыш, в твоей голове только ветер.
— В кладовке моей припрятан топор!
— Чтоб крови поменьше – веди всех во двор.
Мальчишка, от переизбытка чувств, хохоча, кинулся мне на шею, и чуть не откусил ухо. Кажется, он перещеголяет свою родительницу, подумалось мне.
— Давайте еще! Давайте! – он перестал контролировать себя, и заорал. – Ночью они приходят в мой сон!
— И каждый несет по бутылке воды.
— Мой папа огромный и лысый слон!
— Сдается, сейчас ты получишь пизды, — закончила я в полной тишине.

Александра-мать собралась возмутиться, уперла руки в бока, разинула рот и… Что-то случилось. Она замерла, с раскрытым ртом, и глядя немного в сторону от нас. Секунду все пырились сначала на нее, потом туда, куда был устремлен ее охуевший взгляд.
Я повернулась, и, наверное, впервые в жизни онемела. Надолго.
В дверях стояла милая двухлетняя Александра-дочь – золотые кудряшки, миленкий розовый сарафанчик – и увлеченно мусолила во рту резиновый хуй, инфернального черного цвета, обхватив его детской ручонкой.
— Далеко пойдет девица, — сдавленно просипела Ленка, и застонав, спрятала лицо в край скатерти.
— Александр! Что это? – фальцетом завопила Петрюнина мамаша.
— Это, бабушка, кажется, пися, — определил на глаз Александр-сын.
— Держит ее Александра во рту, — в шоке, на автомате, продолжила я буриме.
— Кажется, ей сейчас заебися, — пробубнила Ленка в скатерть.
— Ничем не испортишь ее красоту! – подхватил Александр-сын, и словил от отца звонкий подзатыльник. – А откуда у нас это? – пацан сполз с дивана, и выдернул изо рта сестренки игрушку.
— А это… Это мы с папой решили анатомию начать изучать, — быстро нашлась Александра-жена, забрала афроамериканский член у сына и покинула гостиную.
Все-таки, интеллигентность и воспитание – хорошие вещи, помогают выпутаться из любой ситуации, и сохранить лицо, пусть слегка перекосоебнутое, но, все же, лицо.
— С правильного органа начали изучать, — мекнула я, и скорей понеслась в прихожую, ибо находиться в этом доме уже не могла.

ПыСы: дорогие мамы и папы, будьте бдительны! Не храните резиновые письки на нижних полках шкафов, а то ведь дети такие проныры))))

прислал Вован.