-Тут ведь, соловей мой, край особенный, с длинной историей. У нас, как это в фильме было? – Восток, – дело тонкое! Учиться надо, притираться, с людьми знакомиться.
-А чё Восток? Русаки тут у вас, вроде? – не отвлекаясь от бинокля спросил молодой.
-Ну дык мы и есть Восток. Восток Горьковской области, – поучительно и без тени улыбки сказал старый милиционер Пушкин и лизнул самокрутку. Потом участковый повоевал с зажигалкой, чертыхнулся, метко забросил её в пустой рукомойник, за ненадобностью, и поджёг косяк, чиркнув спичкой о стекло. Умиротворённо, полной грудью затянулся, со смаком пожевал дым, слегка обмяк и съехал в кресле.
Пушкин провёл в этом кресле пятнадцать лет. Он знал всех вокруг и все вокруг, включая телеграфные столбы, знали его.
Молодой сержант Лёвка Осьмушин, недавно прибыл в подкрепление старому милиционеру, на почве обострившейся в районе криминальной обстановки.
Участок расположился на окраине села Красное, несколько возвышающегося над небольшой долиной, расстилающейся в пойме речки Уста .
Красное – самое большое село в округе. Домов триста, а то и поболе. И едоков – тыщи за полторы тут обитает. И всех в лицо, по фамилии-имени-отчеству знать-ласкать надо.
Лёвка продолжал водить биноклем, в сотый раз слушая вводную лекцию старого милиционера.
-А вон там, справа – это Свиридово. Дворов двести будет.
-Свиридовский Пасадобль, гыыыыы! – вдруг заржал молодой, тыча пальцем куда-то в необъятную даль.
-Чего? – возмутился Пушкин и схватил бинокль.
-Пасадобль, говорю, – сказал молодой. – Танец такой, как будто, коррида, с быком. – Глянь, Василий Степаныч, – баба там с коровой воюет, около переправы.
-А-а-а-а, вижу. Это не пасадобль, это пасадобля. Это она, бабка Кустиха. И корова у неё скажёная. Как запирает она её, так та сразу башкой в стенки бъётся.
-Кто бъётся? Бабка? – хохотнул Лёвка
– Ты от неё подальше вообще держись. Говорят, ведьма она. Как что не по её получается, – всё, капут обидчику, – ответил Пушкин.
-Так уж и ведьма, – с сомнением сказал молодой и в то же мгновение воткнул глубоко в ладонь сучок, отслоившийся от подоконника милицейкого участка.
-Ты слушай, – сказал старый, вытащив занозу плоскогубцами. – Вон то – Свиридово, просто Свиридово. А это (он ткнул надкушенным огурцом в другую сторону) – Новое Свиридово, Сто дворов. Тут история то не очень смешная. Дерутся они. Так, каждый, по отдельности, – хорошие люди. Можно, даже, сказать, сельская интеллигенция. А как найдёт на них – звони в столицу, зови войска. Пока кого-нибудь вилами не проткнут – не успокоятся. И хрен скажут. Помирать будут, а кто дырки в них понаделал – не скажут. У них история уже лет сто с хвостиком как бушует…………………
-Когда-то было только Свиридово. А потом, году эдак, значит, в 1850-ом, случилась тут свадьба одна. Ну, а свадьба – она ж ведь у мужиков как без питья горячительного? Никак! Вот и понеслась.
В общем, кто, за что, почему – тёмное дело. Говорят, правда, пра-пра-пра-бабка Кустихи замешана тут была. Заколдовала она кого-то и, прямо там на свадьбе он и умер. И сыновья его померли. Щи хлебают, ложку ко рту подносят и мрут. Так народ сразу на Кустихину сродственницу и подумал и на вилы её подняли. А Кустихины пол-деревни в месть ударились, обидчиковы избы посжигали. Гражданская война, в общем, приключилась. А кончилось тем, что те, кому пожгли дома, ушли из деревни и новую отстроили, Новое Свиридово. И зажили себе спокойно, церкву свою срубили, кладбище своё завели.
Только вот разок в месяц обязательно дерутся с тех пор. Традиция! (Пушкин многозначительно указал пальцем в небо). На кулаках, на вилах, на цепах, кто во что горазд. Кузька, Паршов который, – тот вообще, огнемёт наладил целый. Да что там огнемёт. Они, полоумные, где-то бочку от кваса нашли. Тачанка, видите ли у них. Кузька вовнутрь засел, огнём, что твой Змей Горыныч полыхает. Пришлось по сопатке надавать, конфисковать, дело завести. Он, дурак, урожай чуть не посжигал.
Старый участковый встал, и поглядывая в окно, стал расхаживать по кабинету, заложив руки за спину. Немного помолчав, сказал с плохо скрываемой гордостью:
-Только, научился я с ними бороться! Они у меня вот тут!!! – Пушкин потряс сжатым жилистым кулаком и с силой бросил в пустой рукомойник скомканный обрывок газеты, оставшийся от приготовления самокрутки.
-И как? – с интересом спросил молодой.
-Как, как? – Это, можно сказать, молодой человек, моё социальное изобретение. Недавно придумал и испытал его, даже!
Пушкин сделал эффектную паузу, свысока поглядел на Лёву и продолжил:
– Я, значит, инициативу перехватываю. Если обидчиков успеваю поймать – получают они порцию первача, из заранее конфискованного. Если обидчики уходят – я пострадавшей стороне вечерком отвожу, чобы в месть не ударялись. Они ж, мужики бесшабашные, меры не знают. Что привожу – то выпивают и валяются потом как мёртвые, рогульками кверху.
Старый помолчал, почесал в подбородке, отвлечённо позвенел связкой ключей, вздохнул и, словно оправдываясь, тихо-тихо сказал
-Зато, кровушку не проливают, окаянные.
И пожал плечами.
Молодой кивнул и, кажется, сглотнул слюну.
-А ты того, внимательно смотри – тут самое важное, не проглядеть. Потому как, они долго не собираются. Петух в жопу клюнет, они в телегу прыгают и в атаку идут, заключил наставления старый участковый.
Время шло, Лёвка притирался. Лёвке нравилось – на участке ничего особенно не происходит, тишина. Люди уважение оказывают. На дороге, если встречают, – здороваются, почтенно расступаются и потом подолгу глядят вослед. Даже, когда они с Пушкиным ходили по домам и конфисковывали самогон, люди воспринимали это как должное, а некоторые, даже, вроде, к порогу заведомо выставляли. Аппараты не трогали, соблюдая статус-кво. В общем, дружно жили с милицией, потому как ВЛАСТЬ!
Однажды Лёвка, по своему обыкновению, стоял у окна и рассматривал владения в бинокль. Тонька Топорова, двадцатилетняя пышнотелая учительская дочка, Свиридовская, развешивала бельё, попутно строя глазки Сашке Сапелову, плотнику, разгильдяю и пъянице, коренному жителю Нового Свиридова. Это показалось Лёвке странным. Пушкин говорил, что Свиридовцы и Новосвиридовцы крутят романы и женятся с кем хочешь, «хучь с татарами, хучь с чувашами». Но друг-друга обходят стороной, как холеру.
Лёвка слегка удивился, однако брителька Тонькиного сарафанчика вдруг сползла, заманчиво обнажая аппетитную, немятую молодую грудь до определённого, деревенской этикой установленного уровня. Молодой милиционер мигом позабыл обо всём и вгрызся в окуляры с новой силой.
Сашка Сапелов бесстыдно разглядывал Тонькину конструкцию, не подозревая, что у него есть коллеги. Лёвка же судорожно двигал кадыком, неспокойно переступал с ноги на ногу и желал продолжения.
Пушкин подошёл к нему сзади, рассеянно посмотрел на речку, зевнул и вдруг весь напрягся.
-Дай сюда, – почти вскрикнул он. Силой, грубо вытащил из рук молодого потёртый бинокль и покрутив колёсико резкости молча уставился.
-Бл@дь! Едут! Опять! – сказал он.
-Кто?
-Новое Свиридово на тропе войны. Сказал же мне вчера дед Антон, -бухтят молодые.
По дороге, идущей вдоль берега, виляя хвостом и подпрыгивая на ухабах нёсся, едва не взлетая, трактор с прицепом. В прицепе стояли люди и, несмотря на то, что держаться им было не за что – не выпадали. Лишь орудия войны лязгали и сталкивались друг с дружкой, высекая искры (как показалось участковому).
-Что-то вообще очумели, – сказал Пушкин, взглянув на часы. Время – полдень, а они – на войну.
Он пожал плечами, передал Лёвке бинокль и стал что-то записывать в толстой тетрадке.
Лёвка ухватился за оптику и с разочарованием заметил, что Тоньки уже не видать, а Сашка Сапелов, наверное, совершенно пъяный, идёт по полю в неизвестном направлении и беспорядочно размахивает руками.
-Или мух отгоняет, или стихи читает, ……про любовь, – подумал Лёвка. Вспомнил Ромео и Джульетту, усмехнулся и поймал в поле зрения Новосвиридовский БТР.
Трактор нёсся вперёд, не объезжая рытвины и лужи. За ним поднимался шлейф пыли, а пассажиры угрожающе размахивали предметами, частенько поглядывая в сторону милицейского участка.
-Сиди тут, остаёшься за старшего, позвонит телефон – скажешь, на оперативном мероприятии, – многозначительно сказал Пушкин, прыгнул в мотоцикл и поехал на перехват.
Лёвка видел, как стороны встретились, молча постояли друг против друга, потом стали жестикулировать, кричать и, наверное, бранить друг-друга. В один из моментов, когда трактор неожиданно тронулся, угрожая помять мотоцикл, Пушкин схватился за кобуру. Потом они ещё немного поорали, показывая что-то на пальцах. Затем боевая дружина спешилась, побросала орудия в прицеп и пошла домой, непрестанно оглядываясь. Трактор, увязавшись за мотоциклом, пополз наверх, к участку.
Когда транспорты совершенно заполонили собою весь бинокль, Лёвка услышал звон стеклотары, ворчание чьего то голоса, отсчитывающего горячительное и зудение Пушкина:
-Последний раз, ей богу. В следующий раз – сразу в тюрьмк. Без суда и следствия! И не дай вам бог вам к ним ещё поехать.
Ворчливый голос, наверное, сбился со счёта и выругался.
-Дык дело чести, Василь Степаныч. Да ты не дрейф, Новосвиридовцы своё слово держат.
Голос икнул и продолжил
-Сегодня не поедем больше.
Потом, наверное подумал, вспомнил обиду, опять икнул и сказал
-А чёёёё они? Ты, Степаныч, ИХ в тюрьму посади. Всех. Потому что, поджигатели они. Форменные поджигатели войны.
-Всё, устал! – сказал голос Пушкина. – Уё….. И смотри мне….
-Понял? Вот так решаются междуусобные конфликты двадцатого века, – сказал Пушкин и опять сел делать записи в журнале.
-Василь Степаныч! А что это Вы с ними цацкаетесь. В тюрьму их, за физическое насилие! И всё. И конфискованное останется целым, – сказал молодой и опять облизнулся.
-Дурак ты, Лёва! Я ж вырос тут. Они мне всё равно, как родные. Уроды, понимаешь? Но родные.А самогонка… Так ведь всё равно, ихняя. Зато тишина!
Под вечер Пушкин озабоченно чесал в затылке, наблюдая, как из Свиридова выбрался Зил, заполненный «вооружёнными» людьми.
-Чёрть их знает, что с ними? Белены, что ли объелись? Да если б не я, давным давно друг друга поубивали, нехристи, – бухтел милиционер, сильно прижимая бинокль к глазам.
Всю последующую неделю участковый с помощником занимались только тем, что разводили воюющие стороны, каждый раз опустошая склад конфискованного. Пушкин не понимал, в чём дело, качал головой и принял решение
-Пора брать языка. Тут что-то не так! Да и запаивать их больше нечем.
Следующим утром Пушкин приехал в участок довольно поздно, привезя с собой сухонького пожилого бородача
-Я тебя, дед Антон, предупреждаю, так сказать, официально!-Правду, значит, правду и только правду!
-Угу! – кивнул Антон, беспощадно комкая в руках кепку.
-Чего опять не поделили? Только правду, дед Антон.
-Правду, конечно правду, согласно закивал старик. – Теперь ужо можно.
-Ну, так что не поделили?
-Так наоборот, Василий, поделили. Свадьба у нас. История, значит. Свадьба и мир будет теперь между всеми Свиридовскими! И новыми и старыми!
Пушкин внимательно рассматривал глубины чернильницы, пытаясь вникнуть в суть, но смысла не понял и вопросительно поднял глаза.
-Темнишь ты, дед, что-то.
-Никак нет, Василий. Сашка Сапелов и Антонинка Топорова браком сочетаться будут вскорости.
-Ну???
-Гну, Василий! Какая, скажи, мил человек свадьба без спиртного?
-Ну???
-Дурак ты, Василий, хоть и органы! Комедию они тебе ломали неделю. Академический театр! Понял? -А ты и раззявил. Всю самогонку им сдал.
Лёвка вздрогнул от шума, – это старый опытный Пушкин закатился, задыхаясь от смеха, под рабочий стол и нещадно лупил себя ладошкой по лбу
(c) Тафарель