Сакральные истины

Она прилетела из Парижа, загорелая, в татуировках, с сумкой на плече. Я шел за ней по взлетному полю и смотрел на паучка из тридцати двух свастик, разлегшегося у нее на шее. Стоял полдень и раскаленный воздух дрожал над ослепительно-белым бетоном. Запыхавшись с ее багажом, я остановился.
— Как тебя зовут?
— Мари.
— Сколько тебе лет?
— Больше, чем тебе.
— Что ты любишь?
— Красивые вещи.
— Ты читала статью Льва Николаевича Толстого «Христианство и патриотизм»?
— Нет. Зато я классно сосу хуи.

— Я не занимаюсь сэксом с незнакомыми девушками. Это не духовно.
— Духовно? Прости, ты только что сказал «духовно»? — она скривила губы и повернулась ко мне — ты вообще понимаешь, насколько пошло слово «духовность»? Его придумали мракобесы, идиоты и дегенераты, чтобы удерживать человеческую личность в состоянии фрустрации, прививая ей комплекс вины за свои телесные желания и тем самым используя мнимую несуществующую духовность как орудие против гедонизма, единственной религии, которую я признаю.

— В тебе сейчас говорит желудок, пизда, вены и прочие части тела. Ты животное. Ебаться, грязно удовлетворять свои грязные телесные желания, быть свободным человеком с открытым сознанием и гибким восприятием мира — быть слизняком. Животным. Господь Бог создал человека по образу и подобию своему, неужели ты думаешь, что Бог — это французская девочка-хуесоска? Нет, нет и нет. И единственное, что отделяет человека от говорящего скота, вырывает его из животного мира и делает частью Божественной Игры Добра И Зла — это духовность. Духовность, самоограничение, слезы, пот, кровь, бессонные ночи в поисках ответов на вечные вопросы, кажущиеся глупым бормотанием толпе пьяных подростков, с хлюпами сношающихся в соседней квартире под «Руки Вверх» — вот в чем предназначение человека. И ты его отвергаешь.
— Да. Отвергаю. Зачем мне себя ограничивать? В чем ваш Бог, ваша духовность, ваши глупые ответы и глупые вопросы? Их можно намазать на хлеб? Пустить по вене?
— Да. Они, знаешь ли, слаще самой сладкой сладости, испытанной в твоей жизни. В тот месяц, когда я поступал в духовную семинарию — знаешь, мне так не было хорошо даже на метамфетамине.
Бог есть любовь, любовь есть счастье, счастье, куда более высокое, чем может себе представить плотоядная нацистская эгоистичная хуесоска.
— То есть, ты хочешь сказать, что любишь Бога больше, чем меня?
— Это несравнимо. Бога я люблю любовью нуждающегося, любовью отчаявшегося, любовью обиженного ребенка, требующего внимание матери. Тебя же я люблю любовью покровительственной, любовью-даром, чувством той самой матери, успокаивающей взъерошенного малыша. Разные уровни, разной силы чувства. Без второй любви прожить можно, без первой — нет.
— Но… это же неправильно. Самец… самец, он, он должен любить свою самочку, свое потомство, а не абстрактную демиургическую сущность, придуманную жидами для порабощения Белого Человека!
— Самец — да. Но я не самец. Я — мужчина. И своей любовью к Богу, своей духовностью и своей верой я отрекаюсь от своего животного начала, возносясь к началу божественному.
— А я — нет. Что ты мне на это скажешь, а?
— Скажу, что самке сакральные истины не положены. Самка должна рожать детей, сосать хуй и создавать прочий домашний уют. Самка есть домашнее животное, трюкам обученное.
И ты одна из них.
— Ах ты! Ах ты! Ах ты мерзкая мужская шовинистическая свинья с косным мировосприятием, застрявшем на средневековом уровне и вообще не понимающем идеи либерализма и человеческого равноправия! Ретроград! Фашист! Импотент! Козел! Сволочь! — она задыхается в истерике, беспомощно колотя воздух маленькими кулачками.
Я улыбаюсь и закуриваю.
Господи, прости меня за гордыню!