КТО СКАЗАЛ, ШТО БАЛЕРИНЫ НЕ ПИСАЮТ???

Прохор Никитич работал в мире искусства сантехником Большого театра. Несколько раз во время спектаклей он пробирался за кулисы и оттуда тоскливо смотрел на Жизелей и Лебедей. Особенно тоскливо смотрел он на Елену М., она в театре числилась примой и очень прямо ходила. Как на вантуз надетая. Лицо у нее было благородное.
Прохору Никитичу никогда не удавалось оказаться к ней поближе. Прима с вантузом внутри все время была очень занята: директором, поклонниками и еще разными мужиками и бабами. Поэтому Прохор Никитич после работы заходил в рюмочную без стульев, брал сто пятьдесят недорогой холодной водки, и там тихо говорил то, что должна была, но никак не могла услышать прима.

Однажды, когда Прохор Никитич стоял в рюмочной и шепотом разговаривал с воображаемой Еленой М., — она как будто стояла за этим же столиком, прямая и с вантузом внутри, и как будто пила недорогую водку, — его толкнули и спросили:
— М-можно?
— Можно, — сказал Прохор Никитич и подвинулся.
— К-какой типаж, — сказал пьяный мужик в хорошем костюме и поставил рядом с прохорникитичевым стаканом запотевший графинчик. Триста грамм без малого, подумал Прохор Никитич, посмотрев на графин. И сказал:
— Недолили.

— П-профи! – восхитился мужик. И добавил:
— Не, это я уже отх-хлебнул.
Потом он подумал и сказал:
— Т-такой типаж не должен пропадать. Х-хочешь стать актером?
— Знаю я ваших актеров, — гордо сказал Прохор Никитич. – Мои клиенты.
— А к-кем работаешь? – заинтересовался мужик.
— В сфере обслуживания.
— Ага… — Мужик опять задумался. – Т-так я хочу вот это. Мне т-такой типаж нужен.
— Ты это, слышь, — добродушно проговорил Прохор Никитич, — ты это. Охолони. Пока я тебе в амплуа не настучал. Типажи по сцене в колготках прыгают.
— Да не, — извинительно заговорил мужик, — я ж не в этом смысле. Я… П-понимаешь, импресарио я.
— Кто?
— Имп-пресарио. Ну, администратор. И у нас экспериментальная п-постановка. И н-нужен типаж. Ну, в смысле, вот как ты, н-настоящий мужик. Н-на роль д-дворника. Там н-надо просто п-пройти по сцене д-два раза. С м-метлой. И деньги. Триста б-баксов. А н-наши дворники кончились. Два в з-запое, один в б-больнице, по пьяни ребро сломал н-на лестнице.
— А, контракт, — сообразил Прохор Никитич. – Когда репетиции?
— З-завтра с утра. А вечером уже спект-так.. Спектакта… С-согласен? Т-театр «У второго с-столба», в «П-печатниках».
Триста баксов, подумал Прохор Никитич. И актер буду. И вроде как уже не обслуга Елене М., а даже коллега. И спросил:
— Гримера предоставляете?

На следующий день Прохор Никитич сидел в кулисах театра «У второго столба» и трясся. В руках у него танцевала бутафорская метла. Она показалась ему обыкновенной метлой, но потом выяснилось, что все-таки бутафорская: за нее надо было расписываться в двух тетрадях и нести материальную ответственность. Ему объяснили, что бутафор театра забраковал восемь настоящих метел и лично сделал эту, являющую собой усредненный облик метлы. Хотя подметала она как обычные метлы.
Размышления о бутафорской природе инструмента помогали слабо. Прохор Никитич с каждой секундой все сильнее чувствовал, что опозорится. И что огромный зал (утром он осмотрел зал, и тот показался ему маленьким и обшарпанным, но сейчас зал в глаза Прохора Никитича рос со скоростью десять кубометров в минуту) – так вот, что огромный зал будет свидетельством его позора. Что он ненатурально пройдет. Не сыграет подметание. Подведет режиссера и не получит триста баксов. И не станет равным Елене М.
Прохор Никитич выпрямился. Нет, у нее внутри не вантуз, а целая метла.

…Помреж подталкивал Прохора Никитича в спину, а он все боялся шагнуть из-за кулис. И думал, что надо было все-таки накинуть перед спектаклем двести грамм. Он забыл даже про Елену М., и про мужика в костюме, который наутро перестал заикаться, познакомил Прохора Никитича с режиссером и куда-то исчез. Прохор Никитич мечтал только о холодном, запотелом графинчике, внутри которого плещется двести волшебных грамм.
Колени Прохора Никитича ходили из стороны в сторону, грим стягивал кожу, метла выскальзывала из потных рук. Благо, роль была бессловесная, а то бы он непременно забыл все слова. Наконец помрежу надоело толкать, и он отвесил Прохору пинка. Натурально, приложил его ботинком по пятой точке, и Прохор Никитич, совершив невероятный кувырок через метлу, пал к ногам главной героини пьесы. Героиня взвизгнула и запрыгнула на стул. Он совершенно растерялся, поднял к ней молитвенное лицо и робко сказал:
— Вот ежели б двести грамм внутрь сперва, а потом мести…
Сказал – и перепугался. Огромный зал огромно засмеялся. Прохор Никитич бросил боязливый взгляд в зал. Там было темно. Он покосился назад. Помреж показывал кулак. Прохор Никитич вспомнил, что ему надо подметать, кряхтя, поднялся с пола и неуверенными взмахами метлы погнал воображаемый мусор за кулисы. Зал огромно смеялся вслед.
Второй свой выход Прохор Никитич запомнил плохо. Вроде бы он наткнулся на главного героя, мужа главной героини, и сказал ему: «Я не в том смысле, чтоб барыню, я трезвый». Вроде бы постоянно озирался на кулисы, боясь помрежа. Вроде на середине сцены испугался и оставшийся до кулис путь проделал трусцой. И вроде бы администратор отловил его, пытающегося бросить на поле боя бутафорскую метлу, и всунул триста баксов со словами: «Старик, это было гениально!» И даже удерживал его от побега до самого конца спектакля, и вывел за руку – не пинком, а за руку – на поклоны, и Прохор Никитич кланялся, а ему долго-долго аплодировали.
Все эти события для Прохора Никитича затерлись другим, гораздо более важным событием. В фойе театра «У второго столба» он увидел Елену М. Елена М. стояла в окружении множества мужчин и женщин, и все они о чем-то говорили. А потом Елена М. увидела Прохора Никитича и закричала:
— Великолепно! Браво! А я не верила брату, что в маленьких театрах бывают потрясающие актеры! Вы были неподражаемы!
И тогда Прохор Никитич с чувством сказал то, что долгими месяцами репетировал в рюмочной:
— Слышь, спящая красавица! Ты, когда срешь, чтоб бумагу мне в унитазы больше не бросала!