*** 1949. Ленинград. Роддом. ***
– Ой да ну ёп жыш вашу мать!? – воскликнул акушер, когда увидел родившегося ребенка, маленькое пухлое лицо которого украшали шикарные и очень пышные усы.
– Да-да, весь в мамочку… – ласково просюсюкала мама юного Миши и прижала сына к волосатой груди.
– Постойте, что-то еще лезет, кажется, че-о-о-орное какое-то.. – скривилась в гримасе брезгливости молоденькая медсестра.
– Ой да ну ёп жыш вашу мать!? – снова воскликнул акушер и достал шляпу с широкими полями.
Мальчик тут же схватил ее обеими ручонками и водрузил себе на голову. Потом будущий мушкетер залихватски подкрутил усы и присосался к сиське матери, будто к бутылке бургундского.
*** 1960. Ленинград.***
– Мишенька, сколько раз говорить тебе – снимай шляпу когда моешься в ванной! – ругалась мама Боярского.
– Не ебет. – тихо шептал в ответ маленький Миша, стоя под душем и расчесывая свои великолепные усы.
Шли годы.
*** 1978.***
– А что, – спросил режиссер у своего ассистента, – кто у нас на роль Д`Артаньяна?
– Да вот, несколько тут наклевывается. Николай Караченцов и Изя Кацман. – зачитал список ассистент.
– Нет, Караченцов не годится! – строго сказал режиссер, – уж больно страшен собака.
– Да-да, совсем не годится – подтвердил ассистент.
– А что за Изя Кацман? Не слышал о таком… – озадачился режиссер, задумчиво достал из уха серу и незаметно вытер ее об ассистента.
– Ну, это мой племянник… – скромно ответит тот.
– Та-ава-а-арищ Хицманович, вы мне это прекратите немедленно! Сколько же можно подсовывать мне свою родню? Я вас когда-нибудь уволю к чертовой бабушке! – закричал режиссер и побагровел лицом.
– Ну хорошо-хорошо! – затараторил ассистент, – есть еще Михаил Боярский.
– Показывай давай, что за фрукт… – успокоился режиссер и снова побелел.
– Эй, там, позовите Боярского! – крикнул ассисент куда-то – скажите, пора!
Спустя несколько минут послышался грохот падающих атрибутов киносъемки, недовольные крики и в помещение ввалился Михаил Боярский. Он был пьян.
– Пора? – спросил он у режиссера.
– Пора. – подтвердил тот и для убедительности кивнул головой.
– Пора… пора… порадуе-е-емся на своем веку-у-у! – заорал вдруг Боярский, грохнул бутылку об пол, поправил шляпу с широкими полями и добавил неожиданно грустно, – любовь есть квинтесенция страданий и мечтов!
– Поразительно! Восторг! – жутко обрадовался режиссер и даже захлопал в ладоши.
Так Михаил Боярский стал великим мушкетером и исполнил свое предназначение.