*** 1949. Ленинград. Роддом. ***
— Ой да ну ёп жыш вашу мать!? — воскликнул акушер, когда увидел родившегося ребенка, маленькое пухлое лицо которого украшали шикарные и очень пышные усы.
— Да-да, весь в мамочку… — ласково просюсюкала мама юного Миши и прижала сына к волосатой груди.
— Постойте, что-то еще лезет, кажется, че-о-о-орное какое-то.. — скривилась в гримасе брезгливости молоденькая медсестра.
— Ой да ну ёп жыш вашу мать!? — снова воскликнул акушер и достал шляпу с широкими полями.
Мальчик тут же схватил ее обеими ручонками и водрузил себе на голову. Потом будущий мушкетер залихватски подкрутил усы и присосался к сиське матери, будто к бутылке бургундского.
*** 1960. Ленинград.***
— Мишенька, сколько раз говорить тебе — снимай шляпу когда моешься в ванной! — ругалась мама Боярского.
— Не ебет. — тихо шептал в ответ маленький Миша, стоя под душем и расчесывая свои великолепные усы.
Шли годы.
*** 1978.***
— А что, — спросил режиссер у своего ассистента, — кто у нас на роль Д`Артаньяна?
— Да вот, несколько тут наклевывается. Николай Караченцов и Изя Кацман. — зачитал список ассистент.
— Нет, Караченцов не годится! — строго сказал режиссер, — уж больно страшен собака.
— Да-да, совсем не годится — подтвердил ассистент.
— А что за Изя Кацман? Не слышал о таком… — озадачился режиссер, задумчиво достал из уха серу и незаметно вытер ее об ассистента.
— Ну, это мой племянник… — скромно ответит тот.
— Та-ава-а-арищ Хицманович, вы мне это прекратите немедленно! Сколько же можно подсовывать мне свою родню? Я вас когда-нибудь уволю к чертовой бабушке! — закричал режиссер и побагровел лицом.
— Ну хорошо-хорошо! — затараторил ассистент, — есть еще Михаил Боярский.
— Показывай давай, что за фрукт… — успокоился режиссер и снова побелел.
— Эй, там, позовите Боярского! — крикнул ассисент куда-то — скажите, пора!
Спустя несколько минут послышался грохот падающих атрибутов киносъемки, недовольные крики и в помещение ввалился Михаил Боярский. Он был пьян.
— Пора? — спросил он у режиссера.
— Пора. — подтвердил тот и для убедительности кивнул головой.
— Пора… пора… порадуе-е-емся на своем веку-у-у! — заорал вдруг Боярский, грохнул бутылку об пол, поправил шляпу с широкими полями и добавил неожиданно грустно, — любовь есть квинтесенция страданий и мечтов!
— Поразительно! Восторг! — жутко обрадовался режиссер и даже захлопал в ладоши.
Так Михаил Боярский стал великим мушкетером и исполнил свое предназначение.