Как солдат домой возвращалсо

Аднажды один зомечательный камрад уволилсо нах из одной шарашкиной канторы. И в честь такого дела, канешна, проставилсо друзьям-коллегам. Причом, скажу я, по-пацански проставилсо – на столе прецтавлено было исключительно бухло (мужыки мы бля, или не мужыки?!), а слабых духом было предложено пристрелить нахуй, штоп не мучались. Влив в себя литра три пига, виновник торжества сказал «Всем бухать, а я пошол!» и бодро намылил лыжы. Сказанное было туджы сделано, хуле, схема-то отработана… Нажор был произведен быстро, чотко и поначалу даже молодцевато. Далее с молодцеватостью пашол напряг, ибо ноги стали мяхкими и гибкими (у меня знакомый есть, он врачь пачти — вылетел с первого курса медицинского – он грит, што хуйня с ногами от оттока крови случаецца, вся кровь к печени приливает типа). Как тока проспонсированные алкоголесодержащие напитки кончились, фсе дружно песданули к метро. Ну, как сказать, «дружно»… Всего троих по дороге потеряли… Да, а у метро скверег такой, где нажырацо – самое оно, вот там-то мы какрас и продолжили. То одно, то два тела периодически выбывали из игры и уползали или пасцать, или уже в савершенно неизвесном направлении… В очередной рас оглядевшись, я понял, што остались всего два бойца – я и боевой офицэр Мак, чей желудок был сделан из танковой брони паходу ваще. Пили мы с ним, естессна, коктэйль «Дэд Ребелл» (в черно-красной банке и портретом Чегевары)…

Когда в каждом из нас вдобавок к выпитому на офицальной части пьянки пиву добавились четыре литра беспесды ядовитого шопесдетс пойла, я понял, што хватит… Но было уже сцука слишком поздно… Мак сказал «Песдетс. Давай исчо по банке, и домой уже…», на што я пролепетал «Нинада исчо по банке». Ему-то хули, он-то да! А я-то нет… Не офицэр, типа. И так мне стала противна мысль об исчо одной банке сраново «Ребелла», этого йадовитого красного чорта, што я даже наклонился стружку бросить. И, что характерно, бросил… Тут меня ожидал первый сюрприз: оказываецца, когда ты струшку метаеш, получаецца ниибацо интересный эффект. Вверху все напрягаецца, а внизу… внизу все сцуко наоборот. Не было печали, йопта… Чую, катях полез… (*сноска для натуралистоф юных. Катях бля это нихуйа не самец кошки, а личинка на самом деле. Не, не путайте меня! Про жукоф исчо мне расскажите… Другая совсем личинка. Фекалий, вопщем.) Меня тут же холодным потняком пробило – ище бы, обосрацца во цвете лет!!! Рыгать перестал, усилие передвинул где-то на центр тела – штоба и верх держать, и низ не забывать. Булки сжал, как кулак. И ведь, чувствую, зажато што-то в кулаке-то! Помрачнел совсем, закурил на всякий случай, штоб возможный запах перебить… Мак говорю, пойдем, дескать, к синим кабинкам, братуха. Беда близко! Тот все понял, и два раненных в печень бойца, опираясь друг на друга, двинули курсом на синие маяки. Хранители синего щастья уже успели почти совсем свернуть на ночь свой бизнес, оставался только один пункт сдачи биоотходов, и тетка уже зловеще бряцала ключами.

— Тетенька!!! – завопил я, — Не закрывайте, мне очень надо!
— Што те надо? – недовольно спросила Хранительница. Блять, будто не ясно, ШТО именно мне надо.
— В туалет…
— Я закрываю, — сказала тетя. Есть выражение «в ее голосе звякнул металл»… А в голосе Хранительницы Щастья звякнул ну просто полный песдетс, по крайней мере, для меня.
— Я быстро!!!
— Тока пописать, — подозрительно глядя на меня, сказала тетя и отворила мне дверь.
— Да-да, пописать-пописать! – пискнул я, сунул тетке чирик и залетел в кабинку.

Отщет фигачил уже на доли секунды, но я уложился и избег позора. Сбрасывая балласт, я блаженно прислушивался к пинкам Хранительницы в стенки сортира и крикам «Хули ты так долго, говорил што пописать!!!». «А вот писаю я так!» — отвечал я. Вряд ли это звучало убедительно в совокупности с довольно громкими «плюх»… Но когда я вышел, я чувствовал себя королем мира, камрады, не больше и не меньше. Со словами «А это вам за беспокойство» я пьяной рукой выгреб из кармана мелочь и отдал тетке. «Нихуя себе, — заметил Мак, — за стописят рублей посрал…» Я пожал плечами, показывая, што данный инцидент мне допесды, после чего мы заползли в метро. Теперь наши пути расходились, мы в прямом смысле лишались поддержки и опоры… Наше прощание было коротким, но эмоциональным.

— Доброго вам утра, таварищчь офицэр!
— Вольна, солдат, желаю вернуцца домой живым.
— Есть такая хуйня, товарищчь Мак.
— Песдетс, Фузер…
— Ага…

* * *

На моей ветке меня нихуйово растрясло. Казалось, кто-то внутри меня стремицца выглянуть наружу, штоб узнать – хули так тресет-та? Но если в бородатом анехдоте смотреть ходил салатег, то тут-то ходить было некому вапще… Жратвы не было, пиво высцато, лишь «Ребелл» бурлил во мне… Дыша глубоко, я успокаивал «Ребелла», мысленно просил его остаться еще ненадолго, предлагал ему вытти погулять на чистом воздухе, взывал к его совести, говорил, што вокруг людей море, што им будет песдетс как неприятно… И – о, чудо! – «Дед Ребелл» успокоился. Он сказал, што хули вапще я так волнуюсь, што все пучком, што гулять он щас нипайдет. И што я просто все нах перепутал, у меня просто отрышка скопилась… Я поверил ему, камрады. Ну никак не думал, што он внатуре такая сцука! Я достал цывильный палаточег, поднес ко рту – типа смарите как я даже рыгну щас интеллигентно блять! Я ж не пьянь какая, не хухры-мухры! – и аккуратно рыгнул. С криком «ПОВЁЁЁЁЛСЯЯЯЯЯЯ!!!!!» вслед за отрыжкой помчался бронелокомотивом «Дэд Ребелл». Первый его натиск был сдержан носовым платочком, но далее героический платочег промоченный нахуй вышел из игры. «МНОГО НАРОДУ??? ХУЙНЯЯЯЯЯ!!!!!!!!» — проорал йадовитый красный чорт и завершил прорыв полнейшим успехом. Мне оставалось только одной рукой держаццо за поручень, другой судорожно сжимать труп героического платочка и исторгать, исторгать, исторгать из себя чертов паровоз, рулил которым долбанный «Ребелл»… Передо мной стремительно росла красная лужа…

* * *

Народ? Народ – это действительно хуйня, скажу я вам. На лицах ближайших ко мне пассажыров было написано «Йоптыть, чувак кровью блюет!!! Хуяссе! Сйобываем!!!» Поэтому ехал я в относительном комфорте… Бомжи, кстате, тож ездят в относительном комфорте, но сравнение с ними мне претит.

Качаясь, я вышел из метро. Автобусов не было нихуя, народу тоже, и только великоносый дядя с гор (Я ж политкорретный шопесдетс, я ж все понимаю. Нимагу же я приличном креативе «хачик» написать, правильно?) дежурил в своем ржавом ведре с гайкаме. Туда-то я и сел. До района моего он быстро дорулил, я прям благодарность испытал ниибацо как, но шибко хуего мне было. Так што я тупо сказал «спасиба», вышел и попесдолил к дому. Што-то он там орал мне вослед… Тока потом я понял, што бабосы ему отдать забыл.
Дома я окончательно раскис. Скинув шмот, я двинул в ванную комнату, планируя лечебный и бодрящий душик. Внутри было гадко, на душе была тяжесть, грозящая усилицца к утру… Подавленно и грустно я подошел к раковине и стал метать туда остатки «Ребелла». Баланс сил опять сместился, но эффекта неожиданности уже не было – не прерывая процесса, я свесил сраку в ванну и, как говорится, «сделал дубль». Юлий Цезарь делал дохуя дел одновременно, но вряд ли он выступал с таким номером, ой сомневаюсь…
Потом я помыл ванную, почистил, снова помыл… Хотел было и еще раз почистить, но стало совсем плохо, я включил воду и залез в ванную. Сгорбившись по душем, я слегка раскачивался взад-вперед, ударяясь лбом в керамическую плитку и тихо повторяя мантру «Синька-чмо, синька-чмо, синька-чмо…»

Месяц потом не пил…