— А я вообще не хочу строить домик, — Ниф-Ниф выплюнул травинку и прилёг на связку соломы, — я учиться пойду.
— О, как, — скривился Наф-Наф, — и куда же?
— Мясокомбинат закончу. — Ниф-Ниф мечтательно потянулся, — а потом махну по распределению.
— Ну и правильно, — пробасил Нуф-Нуф, остервенело выворачивая из земли здоровенный булыжник.
— Тю! — Наф-Наф выбрал из хвороста толстую изогнутую палку и принялся ею размахивать, — Я бедный голодный серый волк, отпусти меня, колбаса!
— Свинья ты, Наф! — обиделся Ниф-Ниф, — я же серьёзно.
— Колбаса-колбаса, я не твой! — не унимался развеселившийся поросёнок, хлопая себя палкой по загривку.
Но палка вдруг перестала хлопать и замерла в воздухе, словно в миг налилась каменной тяжестью. Наф едва не подпрыгнул от такой неожиданности и недоуменно обернулся. Нуф-Нуф молча сжимал деревяшку копытом, и было слышно, как от каждого его выдоха с пятака осыпается очередная щепоть земли. — Верну! — буркнул Нуф. Затем он перехватил палку, с одного маха загнал её на треть под упрямый камень и навалился сверху. Разговоры как-то сами собой потухли. Ниф-Ниф увязывал свою солому, Наф-Наф выбрал хорошее место для костра и теперь выкладывал там пирамидку из веток. Нуф наконец-то вытащил свой камень и теперь спешил закопать до темноты получившуюся яму.
Вскоре над костром заструился пряный аромат засыпанных углями желудей и раздалось уютное бульканье брюквенной похлёбки. Друзья зябко вытирались лопухами после купания и спешили поближе к огню.
Наф-Наф с удивлением осмотрел разлохмаченную с обоих концов палку, которую вернул Нуф, хмыкнул и незаметно сунул её в костёр. Похлёбка вскоре была съедена, и настала очередь печёных желудей.
— Был у меня друг один, — неожиданно начал Нуф, — вместе стояли на ферме. Там, на решётке, соседей не выбирают, а мне вот повезло с Борькой. Отставной хряк, повидал он много интересных мест… Данные у него все были, статный, рыло длинное, первый едок у корыта, девки в молодости ему не давали совсем, хе-хе, прохода. Потом он борова получил, и его к нам старшим в загон перевели. Боров в загоне, это вам, знаете ли… Хотя, откуда вам знать такое. Крутой, в общем. Ух, и гонял он нас по стойлу! Авторитет! Слово за слово, а мировой мужик он оказался. Мозги-то у Борьки варились как надо.
Так вот что, он тоже с детства учиться хотел пойти. На колбасу всё мечтал. Когда не получилось, стал готовиться на окорок, на вечернем. Потом вечером корм перестали давать, и у него опять ничего не вышло. Работа же, туда-сюда всё время, а он всё равно готовился, сам! Потом и у нас на ферме мечту не бросил. Конечно, у нас там готовься, не готовься, а ему один хрен холодец бы настал, все это знали. И он конечно знал, но даже пятак не морщил. Ночами занимался, пока мы дрыхли. Готовился.
— Да-а.. — вздохнул Наф-Наф, — вся жизнь — терпение и труд, а потом перетрут…
Нуф поправил костерок и продолжил.
— Ну, и мы тоже думали, чудит старик от тоски и обиды за мечту свою и за судьбу. Зачем, мол, готовится, когда в конце нас всех приготовят? Глупости всё. И вдруг его на учёбу взяли. Заметили, видно. В возрасте! Прямо с решётки взяли, и не в кооператив какой, а по государственной части в очень закрытое место. Выучился он быстро, в банке потом устроился работать, тушенкой. Поговаривали, что такими секретными делами занимался, что даже названия на его банке не было. Просто жесть! И защитная смазка сверху. Специальная, военная.
— Ничего себе! — воскликнул Ниф-Ниф. Его рыльце сияло в восхищении, хотя это были, возможно, обычные отблески от пламени.
— Слушай дальше. — Нуф вздохнул и незаметно вытер покрытую жёсткой щетиной щёку. — В последний день на ферме, перед тем наводнением, услышал я одну вещь. Сторож наш ночами эту вещь слушал у себя в стойле, нам этого было не положено. Но иногда он в праздники приёмник себе на шею вешал, и так с ним и ходил, вот. Лежу я в темноте, про жизнь думаю, вдруг слышу этот приёмник. Там тихо так говорят, что наши враги как-то пробрались на наш важный склад, чтобы украсть наш важный пакет. И ещё много всяких пакетов и банок пропало. Никто об этом не знал, никто! А поймали этих упырей так: они в очередной раз залезают на наш склад, берут банку, выносят, несут незаметно, несут скрытно, несут через охрану, а она прямо под плащом ка-а-ак бабахнет! Я это радио в пол-уха слышу, но сразу сердце так и запрыгало: Борька это был! Борька!!! — Нуф-Нуф скрипнул зубами, засопел и неуклюже отвернулся от света. Щетина на его спине вздрагивала.
Наф-Наф и Ниф-Ниф молча смотрели в огонь, позабыв про свои желуди в углях. В поросячьих глазках светилось что-то такое новое, сильное и такое яркое, что светится даже тогда, когда все угольки догорают и вокруг становится совсем темно.
Именно в эту ночь серый волк впервые почувствовал, что стал кому-то не страшен.