— Ты, Николай, бездарь, — теща прицелилась и щеткой смахнула невидимую пылинку с антикварной статуэтки, — Бестолочь ты.
— Но, мама… — Николай потеребил капор куклы прошлого столетия.
— Тамбовский волк тебе мама. Тыгыдымский конь тебе мама. Даже Воронежский маньяк тебе больше мама, чем я. Ты — наша кара. Не знаю, чем я так прогневала Всевышнего… Не трогай куклу! Она в два раза дороже тебя!
— Мама, я женат не на вас, а на вашей дочери…
— Именно! И это самое ужасное, Николай — дочь я люблю и не хочу навязывать ей свои взгляды на жизнь. Сама-то я довольно спокойно стала бы молодой вдовой.
— Господи, мама, как вы можете такое говорить?
— А что я сказала? Что такого я сказала? Вот почему ей приспичило выскочить за тебя? Какие варианты у нее были! Игорь, например — такой чудесный мужчина! Коммерческий директор крупной нефтяной фирмы. В столице живет! Особняк на Рублевке. Дача в Кусково. Ты бы видел, какие жемчуга он подарил Антонине Петровне, маме Светочки! А ведь Игорь на Светочку даже смотреть не хотел, пока моя дуреха ему не отказала! А что я видела от тебя? Псевдовенецианскую вазу с Малой Арнаутской?! Которую я, как распоследняя идиотка, полтора часа полировала замшевой тряпочкой? Вот скажи мне, Николай, положа руку на сердце — ну почему ты в детстве не играл в футбол?!
— Мама.. я играл в футбол.. — опешил Николай, — Какое отношение..
— Прямое! — отрезала теща, — Играл он.. Но почему не на железнодорожном полотне?! Что мне с того, что ты гонял мячик в скверике?!
— Это уже слишком, мама! — дежурно возмутился Николай, — Беседа окончена. Позвольте откланяться и покинуть этот музей, по совместительству — террариум!
— И хам, к тому же! — запричитала теща, — Пришел, нагрубил, оскорбил и даже.. Убери руки от стула! Это ампир, позапрошлый век! Вандал! Ты нам с дочерью жизнь загубил.
И теща принялась остервенело тереть замшевым лоскутом подлокотник, оскверненный прикосновением зятя.
— Тьфу ты! Ну не было там старинного кувшина времен династии Тумбу-Дук, мама! С черной мамбой внутри. Желательно — вашей современницей! Не угодишь на вас! — Николай махнул рукой и, печатая шаг, вышел из квартиры тещи.
— Бестолочь! — успела каркнуть теща прежде, чем дверь захлопнулась.
На пляже никого не было. Николай снял рубаху, завернул штанины до колен и побрел по кромке воды.
— И то ей не так, и это ей не так, — бормотал он, — Достала, старая перечница. Да, я не Билл Гейтс. Не Борис Абрамович. Да, жаль! Зато я и не Раскольников. Что особенно жаль! А между прочим.. Ай! Блин! Это еще что такое?
Николай нагнулся, разглядывая странную вещь, на которую он секунду тому наступил босой ногой. Подцепил указательным пальцем торчащую из песка остроконечную ручку, потянул — и вот в его руках оказалась покрытая водорослями, песком, ракушками и зеленым налетом.. медная лампа.
— Фигассе! — сообщил Николай лампе, — Ты что такое? И почему валяешься тут бесхозно? Ты, часом, не старинная?
Лампа Николая проигнорировала.
— Ладно. Раз такое дело — пойдем ко мне домой. Там тебя и рассмотрим, — решил он.
Через час Николай сидел в своей гостиной, с чашкой кофе в одной руке и сигаретой в другой (жена уехала в командировку на три дня и он мог позволить себе роскошь курить в квартире), разглядывая странную находку, аккуратно установленную на газете, в центре журнального столика.
— Нет, — заметил он наконец, — В таком виде ты совершенно никуда не годишься. Тебя в порядок привести надо. Ну-ка, пожалуйте в ванную!
Очищенная от песка и водорослей, отмытая от налета, лампа смотрелась гораздо симпатичнее.
— А теперь — полировка! — возвестил Николай и потряс перед носом лампы фланелевой тряпочкой, — Сейчас ты у меня заблестишь.
И он незамедлительно принялся осуществлять угрозу. Но стоило ему провести тряпочкой по выпуклому боку лампы каких-то три-четыре раза, как та завибрировала, нагрелась и раздраженно забурчала. От неожиданности Николай выронил лампу, а сам отскочил назад. Сосуд мягко шмякнулся на ковер и из носика повалили густой фиолетовый дым, собрался под потолком в бесформенное облако, полыхнул ярко, плавно опустился на диван — и сформировался в могучего черноволосого дядьку восточной наружности, одетого в красные шаровары и зеленую безрукавку. На ногах у дядьки красовались мягкие остроносые туфли, а на голове — зеленая чалма. На лбу его, между чалмой и переносицей, мрачно мерцала синяя девятиконечная звезда.
— Салям алейкум, сиятельный! — поклонился дядька ошарашенному Николаю и вольготно развалился на диване, — Какие три желания может исполнить этот недостойнейший из джиннов для своего повелителя?
— Джинн? Желания? Повелитель? — Николай закрыл глаза, потряс головой и осторожно открыл левый. Джинн по-прежнему сидел на диване. «Глюк», — подумал Николай, — «На солнце перегрелся»
— Бухарский джейран тебе глюк, сверкающий! — отреагировал дядька, — Я не чувствую в воздухе неповторимого аромата анаши, поэтому не вижу оснований уподабливать глюку этого ничтожнейшего из джиннов. Так что будет угодно моему повелителю?
— Схожу с ума, — констатировал Николай, — То-то теща обрадуется. Ладно, почтенный, уговорил — хоть в бреду побуду повелителем. Значит, три желания? Любые?
— Три, — кивнул джинн, — Любые.
— Тогда вот что.. Хочу особняк на Рублевке! — загадал первое желание Николай.
— Слушаю и повинуюсь, повелитель, — джинн кивнул и, с легким хлопком, растворился в воздухе.
Джинн довольно оглядел свою работу — дворец вышел на славу. Сарай-замухрышка с громкой кличкой «Тадж-Махал» рассыпался бы в прах от зависти, доведись ему оказаться рядом с великолепным творением джина.
— А откуда подрядик, дружок? — раздался из-за спины джинна насмешливый мужской голос, — Или мы тут сами себе господа? Хотим — строим, хотим — в фонтанчик мочимся? И хозяин нам уже не указ?
Джинн обернулся — в десятке шагов стояла группа мужчин с неприятными лицами. Один из них, высокий, широкоплечий здоровяк и обратился к джину.
— Как смеешь ты, ничтожный, вести такие речи в присутствии верного слуги сиятельного владыки, да утроит Всевышний годы благоденствия его! — возмущенно взревел джинн.
— Что же ты сразу не сказал? — усмехнулся здоровяк, — Самого сиятельного владыки Даутроит? Эти в корне меняет дело! Антон, вызывай бульдозеры. Ребята, за дело…
Джинн материализовался на диване около полуночи, чуть не до смерти напугав задремавшего в кресле перед телевизором Николая. Выглядел джинн.. нездоровым. Звезда на лбу казалась искаженной из-за здоровенной шишки, а под правым глазом, в тон звезде, цвел совершенно бесподобный синячище
— Можно въезжать? — неуверенно осведомился Николай.
— Прости, повелитель, — джинн сокрушенно покачал головой, — Не смог я.. Подряда у нас нет, понимаешь, сиятельный? Может, в другом месте построить, а?
— В другом? — Николай почесал затылок, — Можно и в другом. В Кусково, например. И не надо дворцов — так, летний домик. Этажика на два.
— Летний? На два? — джинн просиял, — Раз плюнуть, величайший! Слушаю и повинуюсь! — джинн кивнул и, с легким хлопком, растворился в воздухе.
Джинн несколько раз облетел вокруг опрятного двухэтажного домика, окруженного прекрасным садом, и приземлился напротив ворот.
— Вах, чудесно! Вах, изумительно! — поцокал языком он, — Ай, мама дорогая!
— Эй, чурка! — раздался из-за спины джинна хриплый юношеский голос, — Закурить не найдется?
Джин обернулся — неподалеку стояла многочисленная группа подростков. Все они были одеты в разного типа и покроя черное, все острижены налысо. Один подросток стоял на шаг впереди остальных и сверлил джинна недобрым взглядом. Наученный прошлым опытом, джинн решил ответить учтиво:
— Чего желает солнцеподобный от ничтожнейшего из ничтожных, да не увянет вовеки свежесть лика твоего?
— Фигассе, пацаны! — подросток повернулся к своим компаньонам, — Чурка-то голубой, в натуре. Под меня подкатывается. Пацаны, даешь Россию без голубых и чурок!
На сей раз Николай лишь вздрогнул, когда джинн возник на диване. Выглядел он куда хуже прежнего — расплющенная ударом чего-то тяжелого, шишка на лбу напоминала лопнувший перезревший инжир. Звезда превратилась в подобие раздавленного катком осьминога и покрылась белесой паутиной трещин, на левой скуле красовалась великолепнейшая гематома, а правый глаз совершенно заплыл.
— Не смог, всемогущий? — участливо поинтересовался Николай. Джинн виновато развел руками:
— Странное что-то творится под небом. Чудеса стали поводом для рукоприкладства.. Ох, проклятая печать! Кабы не она…
Джинн красноречивым жестом оторвал воображаемому кому-то воображаемое что-то, раздавил это что-то в кулаке и с наслаждением слизнул с запястья потекшее из кулака нечто. Николай поежился и предложил:
— Ты бы отдохнул, любезный? Сил бы набрался…
— Спасибо, о заботливейший из заботливых! — легко согласился джинн, — Вздремну я немного, пожалуй. Нехорошо мне..
Он осторожно коснулся раны на лбу, зашипел от боли, потом медленно развоплотился и втянулся в носик лампы. Николаю показалось, что на тающем лице джинна появилось выражение полуосознанного осенения. Какое-то время из лампы доносились шум и ворчание — джинн устраивал поудобнее свою ушибленную субстанцию. Наконец, наступила тишина.
Николай достал из бара стакан, бутылку коньяка, налил и уселся в кресло, задумчиво глядя на лампу.
— Нет. Разумеется, нет — заявил он в пустоту, — Нет в мире такого чуда, чтобы из Кольки Баранкина сделать Борьку Абрамовича. Родился Колькой — Колькой и помрешь. Чудо в том, чтобы не раньше тещи. Так-то, Колян!
— Колян-джан, а, Колян-джан? — позвал вдруг джинн заискивающим голосом, — Сиятельный, потри лампу? Я тебе еще третье желание должен… Теперь точно получится!
— Не.. Не надо, джинн-джан, — в тон ему ответил Николай, — Я, может, и не Билл Гейтс, но и не полный кретин, знаешь ли. Сказки читал, фантастику.. Стругацких, опять же.
— О свитках мы с тобой тоже поговорим, о мудрейший! — голос джинна источал патоку, — И танцовщицы, и вино. Потри лампу, повелитель!
— И не подумаю. Говорю же — грамотные, читали. И про великого Сулеймана, и про Печать Повиновения. И про то, что обычно делают избавившиеся от Печати джинны с выпустившими их на волю. Хватит с меня демона-тещи. Двоих Боливар не вынесет. Думаешь, я не заметил, что Печать потрескалась, джинн-джан?
— Потри лампу! — зарычал джин, — Хуже будет! Потри, бестолочь!
— Ах, бестолочь? — переспросил Николай и веселое бешенство заплясало в его глазах, — Потереть, говоришь? Ну, потерпи, любезнейший! Знаю я одну любительницу антиквариат протирать!
И Родион принялся аккуратно запаковывать лампу в подарочную бумагу…