В это сложно поверить, но я тоже когда-то давно был маленьким. Даже меньше, чем Вы сейчас. Было время, когда меня и разглядеть то было сложно. Это кажется уже невероятным, что такие, как я, десятиметровые гиганты, тоже бывают детьми. Но это правда. Нас тогда было двести девяносто шесть братьев и сестер. А выжило только трое. Кто-то упал с материнской ветки на асфальт и был раздавлен невнимательным каблуком. Кем-то полакомилась белка, юркая и постоянно голодная. Ее прапрапраправнуки сейчас живут в домике под моим сердцем.
Других смыли дожди и съели изнутри черви. Кто-то оказался пустышкой и не дал жизни корням. Несколько мальчишек и девчонок перезимовали, и дали молодые побеги, и успели порадоваться весеннему солнцу, но сорняки-одногодки отобрали у них воду. А вот мой братишка прожил до ранней юности, до пятидесяти трех лет, но в него попала молния. А все почему? Я ведь его предупреждал, еще когда мы висели рядом желтобокими желудями, падай пониже. Нет, не послушался меня, забрался на пригорок, чтобы быть выше других и дальше смотреть.
Так-то вот и осталось нас трое, я да две моих сестренки. Вот одна рядом со мной устроилась, а вторая через дорогу примостилась. Приходится даже под ветром нагибаться, чтобы дотянуться до нее ветками, да погладить ее нежные зеленые листочки, когда ей там совсем тоскливо становится, одной.
Хороший у нас парк, красиво в нем. Куда ни посмотришь, кругом зелено да весело. Вон уже и наши детки своих деток растят. Скоро их макушки дотянутся и до моих дубовых лап. Любит молодежь толкаться своими верхушками, чтобы к солнышку побыстрей прокарабкаться, никакого уважения к нам, старикам. Только ветку в сторону подвинешь, отвернешься, а через год другой он уже тебя отпихивает. Вся жизнь в борьбе, честной. Кто сильнее, тот и выживает. Сорняк за воду борется, деревце за лучики теплые.
А у людей не так!..
Играли под моими ветвями дети. Мальчишка и девчонка. Он светлый, прозрачный, как только раскрывшийся листок, а она темненькая, как еловая почка, уже себе на уме. Хорошо играли, по-доброму. Ветки мои не обламывали, на стволе не царапали. Хоть по мне и карабкались, да так от этого ничего худого не сделается. Иной раз сам ветку то и подставишь, чтобы они не свалились, да не ободрали коленки. А то на следующий день и играть не придут. В общем, веселились, как желуди не созревшие, только и слышен смех да гам. Друзьями они были хорошими, друг за друга горой. Он ее от других мальчишек защищал, что хотели ее за косу дергать. А она за ним присматривала, чтобы не застыл да не простудился. Например, куртку ему напоминала накинуть или просто, когда ушибется да после расстроится, приласкать могла, ободрить.
Быстро они росли, видно солнце людей быстрей к себе тянет, чем нас, ветвистых. И игры у них все взрослей становились. И драки с другими мальчишками кровавей, и ласки ее, ободряющие, откровенней. И уже не друзьями они стали, а любовниками. И вместо веселого смеха, они теперь шелестели, друг друга обнимая. А мне старику и не отвернуться даже, когда они впервые целоваться стали. У меня в ту осень особенно красные листья были.
Очень хорошая пара у них получилась, хоть таких и миллионы на Земле, но они под другими деревьями видимо гуляют. Они и ко мне как к другу обращались. Ласковое слово, ведь и дубу приятно. А они их много говорили. Между собой обо мне.
Даже когда ссорились ко мне прибегали. Поодиночке. Прибежит она, обнимет меня, своей черной головушкой в меня уткнется, да слезами ствол поливает. Убежит, а потом он придет, спиной ко мне прислониться да думает. Видать за советом моим молчаливым приходили. А я что, листок на них брошу с пожеланием, чтобы мирились поскорее. Глядишь, вскоре уже вместе по аллее бредут, за руки держаться. Я уверен, что и ребетенка они своего в моей тени зачали.
Долго корень под землю закапывается, да быстро у людей все в жизни меняется. Вот уже и с ребенком они по парку гуляют. А тут почти сразу и второй уже появился. Самые обычные люди, живут просто, радости понятные, как у липки медоносной.
А потом в школу они детей отправили… Это так принято, это так каждый человек делает и в голове такое не укладывается, что в этом месте может плохое случаться. А выстрелы и взрывы были слышны тихие, далекие. Плач только до сих пор стоит, ничто его не заглушит, даже шум реки Терек.
И многое я могу понять и принять. Но не жестокость, ради жестокости одной лишь.
©Прушкин