История одного кота

Удивительная и невероятная история Кота Мартына, рассказанная им самим Автору этой книги с просьбой не показывать книгу детям…

Только я пристроился сзади к этой кошечке, только прихватил ее за нежный пушистый загривочек, только почувствовал, как ее потрясающий рыжий хвостик напружинился и стрункой вытянулся вверх и чуть вбок в ответном желании, открывая мне, как сказал бы мой Человек Шура Плоткин — «врата блаженства»… А Шура знает, что говорит, он — литератор. И когда к нам приходят разные его бабешки, он сначала читает им свои сочинения, а потом начинает их раздевать, бормоча разные вот такие слова, вроде — «врата блаженства», «жаркий оазис любви», «испепеляющее желание» и так далее. Причем ни в одном его сочинении, которые он этим дурочкам читает, я никогда не слышу этих слов. Шура, как я, — абсолютно беспородный, но ума у него хватает, чтобы в своих статьях и рассказах такие роскошные выражения не употреблять.
Тем более я же слышу, с какими интонациями он эти пышные слова произносит! Будто бы внутренне хихикает… Он иногда пытается и со мной так разговаривать, не такими словами, а такими интонациями. И, не скрою, я этого очень не люблю. В таких случаях я просто отворачиваюсь от Шуры и сажусь к нему спиной. И тогда Шура начинает извиняться передо мной и подлизываться. Должен отметить — совершенно искренне. И я его прощаю.
Ну так, значит, только я собрался трахнуть эту кошечку, эту прелестную рыжую киску или, как выражается иногда мой Шура, влезая на свою очередную гостью, — «вонзиться в ее пылающий рай», как вдруг совершенно неожиданно что-то большое, жесткое, сетчатое, очень больно стукнув меня по кончику хвоста, накрыло нас обоих, и прежде чем я успел сообразить, что же произошло, я услышал мерзейший голос этой сволочи Пилипенко:
— Пиздец коту!!! Васька, затягивай сачок поскорей, а то этот прохиндей опять вырвется!.. Он уже от нас раз пять смыливался! Это котяра того самого жида, который в газеты пишет.
Ну надо же, гад, подонок, в какой момент подловил!.. Прав был Шура, когда говорил мне: «Ах, Мартын, не доведут нас с тобой яйца до добра…»
— Затягивай сачок, кому говорю! — орет Пилипенко, и подлец Васька затягивает сачок туго-натуго. И мы с моей рыжей лапочкой оказываемся тесно спеленутые сетью. Естественно, тут уже не до «врат блаженства» и «жаркого оазиса».
— Все, бля, — говорит Пилипенко. — Теперь он мой!
— Кто? — спрашивает Васька.
Васька с первого раза ни во что не врубается. Редкостный болван! Откуда эту дубину стоеросовую Пилипенко себе в помощники выискал? Ваську напарить — проще простого. Он — не Пилипенко. Тот хоть и гад, хоть и сволочь и живодер, но далеко не дурак.
— Кто твой-то? — переспрашивает Васька.
— А они обеи! И еврей, и его котяра. Они у меня теперь вона где, — и Пилипенко хлопает себя по карману. — Захочет свою животную взад получить? Наше вам пожалуйста. Пришлите полсотни баксов — и кот ваш. Я его все едино еще раз отловлю. Не хочете платить — я вашего котика в лучшем виде в НИИ физиологии представлю. Нехай этот ваш ёбарь-террорист науке послужит. Его там распотрошат на составные части, и он еще своим трупом миру пользу принесет. Конечно, капусты будет меньше, гроши одни — счас на науку ни хрена не дают, но, как говорится, с худой овцы…
— Был бы он породистый, можно было бы яво на шапку пустить, — говорит Васька. — Гля, какой здоровущий!..
— А хули толку, что здоровущий? — отвечает ему Пилипенко. — У его вся шкура спорчена, морда исполосована, уши рваные. Весь, куда ни глянь, везде в шрамах. Его даже овчарки боятся! Будешь пересаживать из сетки в «воронок», рукавицы надень. И поглядывай. С им только зазевайся — враз в глотку вцепится!
И несмотря на унизительность моего сиюсекундного положения, несмотря на, честно говоря, заползающий в душу холодок обреченности, чему немало способствовали истошные вопли этой рыжей идиотки, прижатой ко мне безжалостными пилипенковскими узами, я не без гордости вспомнил, как два месяца тому назад, когда Пилипенко накрыл меня своим гнусным сачком почти в аналогичной ситуации, я прокусил ему ухо и разодрал левую руку чуть ли не до кости. Чем, не скрою, и спасся…
Он был просто вынужден отшвырнуть меня и броситься к своей машине, к этому своему отвратительному «воронку» за аптечкой. При этом он изрыгал из себя такой чудовищный мат, которого я не слышал даже от своего Шуры Плоткина, когда тот схватил триппер на одной, как он говорил, «оччччень порядочной замужней женщине»… — Так что ты с ним поосторожней, — говорит Пилипенко про меня.
— Ладно!.. Учи ученого, — отмахивается Васька. — А с этой рыжей чё делать? Хозяев не знаем, для лаборатории вроде мелковата. Они просили крупняк подбирать…
— Ничё!.. Пока пихай ее в общую клетку. Приедем на место и выпустим на хер. Нехай блядюшка теперь там погуляет. Я на ее, как на живца, уже шешнадцатого кота беру!..
Вот это да!!! О Господи!.. Боже ж ты мой, скольких же невинных, влекомых лишь нормальным здоровым половым инстинктом, эта рыжая стерва, эта предательница, эта гнусная тварь привела к мучениям на лабораторных столах Института физиологии?! Из скольких же бедолаг Пилипенко и Васька сотворили свои уродливые шапки для Калининского рынка?.. Кошмар!..
Первым моим желанием было немедленно перекусить ей глотку. Но мы были спеленуты одной сетью, и я не мог пошевелиться. И от полной невозможности мгновенно произвести справедливый акт отмщения и заслуженного наказания я вдруг впал в такую апатию, такое безразличие к своей дальнейшей судьбе, что от охватившего меня бессилия захотелось просто тихо заплакать…
Поэтому, когда Васька принес нас к «воронку» — старому, раздолбанному «Москвичу» с фургончиком, открыл заднюю дверцу и выгрузил нас из сачка в стоящую внутри фургона клетку — я даже не рыпнулся, а эта рыжая провокаторша, эта тварь, продолжала орать, как умалишенная.
— Гля, какой смирный!.. — удивился Васька и опустил вниз заслонку клетки. — А ты говорил…
— Смирный — еще не покоренный, — ответил ему Пилипенко и сел за руль. — Этот еврейский котяра себе так на уме, что не знаешь, чего от него ждать. Жаль только, что у его жида вошь в кармане да блоха на аркане, а то б я с него за этого кота и сто баксов слупил бы. Садись, Васька, не мудохайся! А то кто-нибудь из хозяев этих шмакодявок объявится и нам опять морду набьют…
Васька заторопился, захлопнул дверь фургона, и во внезапно наступившей темноте я отчетливо увидел, что впопыхах он забыл защелкнуть металлическую задвижку на опущенной заслонке кошачьей клетки. Так что при желании и некотором усилии заслонку можно было бы приподнять лапой… Апатии у меня как не бывало!
Пилипенко завел мотор, и мы поехали.
Я огляделся. В нашем кошачьем отделении (в фургончике была еще одна клетка — для собак) сидели и понуро лежали штук пятнадцать малознакомых мне Котов и Кошек. Но, судя по тому, как многие, увидев меня, подобрали под себя хвосты и прижали уши, меня тут знали.
И только один Кот не прижал уши к голове. Тощий, обшарпанный, с клочковатой свалявшейся шерстью, со слезящимися глазами и обрубленным хвостом — типичный представитель безымянно-бездомного подвально-помоёчного сословия без малейшего страха подошел ко мне и сел рядом, глядя на меня с преданностью и надеждой.
Когда-то на пустыре за нашим домом я отбил этого несчастного бродягу от двух крупных домашних Котов, изрядно попортив им шкуры и наглые сытые морды.
На следующий день после этого побоища Шура выпустил меня прошвырнуться на свежем воздухе и совершить свои естественные отправления. Дома я этого не делал никогда, даже в самые лютые морозные зимние дни. Таким образом, мой Человек Шура Плоткин был начисто избавлен от необходимости заготавливать для меня песок и нюхать едкую вонь кошачьей мочи и кала.
Наш дом стоит в новом районе, в глубине квартала, и я с детства выторговал себе право в любое время уходить из квартиры и возвращаться в нее только тогда, когда мне этого захочется.
Короче, когда я на следующий день выполз из нашей парадной и с наслаждением потянулся — до хруста, до стона, — и новое прохладное утро стало вливаться во все мое тело, от влажного носа, устремленного в синее весеннее небо, до кончика хвоста, туго вытянутого к горизонту, я вдруг увидел вчерашнего Кота-Бродягу, сидящего неподалеку от моего дома. Между его тощих и грязных лап лежала здоровенная мертвая крыса.
Бродяга приветливо дернул обрубком хвоста и переместился сантиметров на двадцать левее задушенной им крысы, предлагая ее мне в подарок.
Я подошел. Как положено, мы обнюхались, а потом я ему битый час втолковывал, что вообще-то я крыс не ем, что жратвы у меня и дома навалом, но подарок его я ценю и очень ему благодарен.
В подтверждение искренности своих чувств я на его глазах отнес крысу за дом, выкопал там ямку и зарыл ее туда, делая вид, что как-нибудь обязательно вернусь за ней, и вот уж тогда-то мы и устроим пир горой!.. А пока, если он хочет шмат нормальной сырой рыбы под названием «хек мороженый», я могу смотаться домой и принести ему. Тем более что она уже оттаяла.
Но то ли этот несчастный Кот не знал, что такое рыба, то ли никак не мог взять в толк, как это возможно «не есть крыс?!», но он деликатно (что, кстати, гораздо чаще встречается у простых дворовых особей, чем у породистых и домашних) отказался от моего предложения, куда-то сбегал и привёл мне совершенно незнакомую, очень миловидную грязно-белую кошечку, которую я тут же и трахнул за его здоровье.
Вот этот-то Кот и сидел сейчас рядом со мной. Сидел и смотрел на меня. Только один-единственный раз он покосился на незащелкнутую задвижку от заслонки, давая мне возможность понять, что и он тоже заметил Васькину оплошность. Я клянусь, что мы с ним не произнесли ни звука!
Но в громких рыданиях рыжей потаскушки, в истерике этой рыжей бляди, в жалобном мяуканье пацана Котенка, в нервной, хриплой зевоте старухи Кошки, в неумолчном лае идиота Фоксика из соседней собачьей клетки, в трагическом вое до смерти перепуганного Шпица, в робком гавканье моего знакомого по пустырю — огромного и глупого, но очень доброго Пса, в котором было намешано с десяток пород и кровей, я УСЛЫШАЛ немой вопрос Кота-Бродяги:
— Что делать будем?
— А черт его знает! — говорю я, даже НЕ ОТКРЫВАЯ рта. — Ну, предположим, мы поднимем заслонку, а потом? Фургон-то снаружи закрыт…
— Слушай, Мартын, — говорит Бродяга. — Безвыходных положений не бывает. Это тебе говорю я, у которого никогда не было Своего Человека. Конечно, ты за Шурой Плоткиным — как за каменной стеной…
Я действительно много раз рассказывал Бродяге о Шуре и однажды даже познакомил их.
— Да при чем тут Шура?! — разозлился я.
— При том, что ты, даже не сознавая этого, надеешься, что тебя выручит твой Шура. А мне надеяться не на кого. Только на себя. Ну и на тебя, конечно. А ты даже пошевелить мозгами не хочешь…
Слышать это было дико обидно!.. Тем более что на Шуру я и не рассчитывал. Во-первых, потому, что не он меня, а в основном я его всю жизнь выручал из разных неблагоприятных ситуаций, а во-вторых, Шуры просто физически не было в Санкт-Петербурге. Он еще позавчера уехал в Москву, повез свою рукопись в издательство. Специально для ухода за мной — кормежка, выпустить меня, впустить, дать попить, включить мне телевизор — Шура оставил в нашей квартире очередную прихехешку, которая начала свою бурную деятельность в нашем доме с того, что сожрала моего замечательного хека и сутки обзванивала всех своих хахалей, как внутрироссийского, так и заграничного розлива. Трепалась она по полчаса с каждым, и я в панике представлял себе, какой кошмарный счет придет нам с Шурой в конце месяца за эти переговоры! Поэтому сегодня, уходя из дому, я перегрыз телефонный шнур и таким образом спас Шуру Плоткина от необходимости пойти по миру, ведя меня на поводке. Шура вернется домой — я ему покажу место, где перегрыз провод, и Шура все сделает. В отличие от других наших знакомых литераторов руки у Шуры вставлены нужным концом.
В-третьих, даже если бы Шура был в городе, он все равно никогда не смог бы выкупить меня у Пилипенко. У моего Плоткина долларов отродясь не было.
Но Бродяге я ничего этого не сказал. А только спросил:
— Как ты думаешь, куда нас везут?
— Чего мне думать, я точно знаю — на Васильевский остров, в лабораторию Института физиологии. Я уже один раз там был. Еле выдрался. Пришлось со второго этажа прыгать…
Я с уважением посмотрел на Кота-Бродягу.
— Думай, Мартын, думай, — сказал он мне. — У меня лично с голодухи башка не варит…
… И я придумал!!! Единственное, о чем я попросил Бродягу, — это максимально точно предупредить меня, когда до остановки у дверей лаборатории Института физиологии останется ровно три минуты.
В нас, Кошачьих, есть ЭТО. Я не знаю, как ЭТО объяснить. Наверное, потому, что сам не понимаю, как возникает в нас ЭТОТ процесс предвидения, ощущение оставшегося времени, полной ориентации в темноте или закрытом помещении, точное чувство расстояния…
Естественно — необходимы одна-две вводных. Ну, например: почему я попросил именно Бродягу предсказать мне подъезд к лаборатории точно за три минуты? Не смог бы сам? Смог бы! Но не настолько точно, как Бродяга. Коты и Кошки, ни разу не ездившие этой дорогой, могли ошибиться — плюс-минус минута. Мне же была нужна абсолютная точность. А для этого был необходим Бродяга. То есть Кот, который уже один раз ехал этой дорогой…
Пример из собственной практики: мы с Шурой живем в девятиэтажном сорокапятиквартирном доме с одной парадной лестницей и одним лифтом.
Основная интенсивность движения нашего лифта, когда он, как сумасшедший, мотается между этажами — это период с четырех до семи часов вечера. То есть когда Люди возвращаются с работы. Это три часа непрерывного гудения огромной электрической машины, рокотание толстенных стальных тросов, поднимающих и опускающих лифт, скрип и постоянное повизгивание могучих блочных колес с желобками, через которые и ползут эти тросы… Я как-то шлялся на чердак и видел это чудовищное сооружение.
И ко всем этим звукам — еще три часа безостановочного хлопанья железных дверей шахты лифта, щелканье деревянных створок кабины, звуки включения и выключения разных реле… И вся эта какофония с совершенно непредсказуемой периодичностью!
И клянусь вам, я все эти три часа могу продрыхнуть в СВОЕМ кресле, не прислушиваясь и не настораживаясь. Но в какой-то, мне и самому неясный, момент что-то меня будит, и я, лежа в кресле с еще закрытыми глазами, точно ощущаю, что к дому подходит МОЙ Шура. С этой секунды я знаю все, что должно произойти дальше! Мне даже кажется, что я это вижу сквозь стены!..
Сейчас, для зрительности, я выстрою и свое, и Шурино поведение в стиле «параллельного монтажа». Это я в свое время так от Шуры нахватался. Он когда-то, как сам говорил, «лудил» парочку сценариев для киностудии научно-популярных фильмов и несколько месяцев подряд выражался исключительно по-кинематографически…
Итак:
Вот Шура подходит к нашей парадной…
В это время я, еще лежа, приоткрываю один глаз…
Вот Шура набирает «секретный» код замка входной двери… А код не набирается. Тогда Шура говорит свое извечное: «Ну, елки-палки!.. Неужели снова сломали?!» — и толкает дверь ногой. Дверь распахивается, зияя выломанным кодовым устройством…
Тут я открываю второй глаз…
Шура входит в парадную, морщит свой длинный нос, внюхивается (хотя чем он там может внюхаться?! Люди в этом совершенно беспомощны) и бормочет: «Опять всю лестницу обоссали, засранцы!..» Это он про мальчишек из соседних домов и заблудших пьянчуг…
Тут я приподнимаю задницу, потягиваюсь и вижу… Да, да!.. ВИЖУ, как…
… Шура нажимает кнопку вызова лифта!!!
И пока лифт к нему опускается, я мягко спрыгиваю со СВОЕГО кресла и потягиваюсь еще раз. Времени у меня навалом…
Шура входит в темную кабину лифта со словами: «Ничтожества! Разложенцы!.. Дремучая сволочь! Страна вырожденцев и уродов!.. Опять лампочку выкрутили!!!»
Мне-то все равно было бы — в темноте ехать или при свете, а Шуре, бедному, приходилось…
…искать пульт с этажными кнопками, на ощупь отсчитывать восьмую и так в темноте, чертыхаясь и матерясь, подниматься до нашего этажа…
За это время я медленно… ну очень медленно!.. иду через вторую комнату в коридор, слышу, как останавливается лифт, ВИЖУ…
…как выходит из него Шура и вытаскивает ключи из кармана…
Я слышу, как он отпирает первую железную дверь, слышу, как он вставляет ключ во вторую — деревянную, и…
…я скромненько сажусь у двери и поднимаю нос кверху…
Тут-то и входит Шура! И говорит:
— Мартын! Сонная твоя морда!.. Хоть бы пожрать чего-нибудь приготовил, раздолбай толстожопый…
А я ему… Вот чего не умею — так это мяукать. А я ему в ответ так протяжно, басом:
— А-а-аааа!.. А-а-аааа!..
И он берет меня тут же на руки, чего я никогда никому не позволяю делать. Зарывается своим длинным носом в мою шкуру и шепчет:
— Мартышка… Единственный мой!..
И за шесть лет жизни с Шурой Плоткиным я не ошибся ни разу!
Откуда в нас эта странная, таинственная, почти мистическая способность?! Может быть, потому, что в наших кошачьих носах находится девятнадцать миллионов нервных окончаний, а у Человека всего пять?.. А может быть, потому, что Коты и Кошки слышат на две октавы выше, чем Человек?.. Я лично понятия не имею, что все это такое, но если у нас «девятнадцать», а у них всего «пять» — значит, мы почти в четыре раза лучше? Правильно? Так ведь? Уже не говоря о том, что в темноте Люди просто жалкие создания, в то время как для нас темнота — хоть бы хны!
Нужно быть справедливым — все эти сведения я почерпнул от того же Шуры Плоткина, который одно время очень серьезно занимался нашими Личностями и перечитал по этому поводу уйму прекрасных книг. Кстати, он же мне сообщил, что древние египтяне почитали Котов и Кошек как Божественных Созданий, украшали их драгоценностями, и ни один Человек не имел права причинить Кошачьему существу ни беспокойства, ни тем более страданий…
Вот было Время! Вот были Люди!.. Не то что эти постсоветские подонки — Пилипенко и его вонючий Васька…— Боюсь, всех нам не выручить, — сказал я Бродяге, когда поделился с ним планом предстоящей операции.
— Спасение утопающего есть дело лап самого утопающего, — безжалостно ответил Бродяга.
И я подумал, что в чем-то Бродяга прав. Действительно, всем помочь практически невозможно. Но…
За шесть с половиной лет моей достаточно бурной жизни я перетрахал такое количество Кошек, которое обычному рядовому домашнему Коту и во сне не приснится! Я никогда не шел на поводу у сочиненной Людьми весьма распространенной и унизительной теорийки, будто «брачным» месяцем у Котов и Кошек считается только март. А все остальные одиннадцать месяцев в году они, дескать, даже и не помышляют о совокуплении. Какой-то собачий бред Людей-импотентов, подсказанный им пухлыми и пушистыми Котами-кастратами!
Да я все триста шестьдесят пять дней в году, просыпаясь каждое утро, только и думаю — кого-то я сегодня оприходую? Что мне сегодня за Киска попадется между лап?.. А не смотаться ли мне в соседний квартал, в парк при спортивном комплексе «Зенит»? Говорят, там недавно появилась одна такая сиамская лапочка, которая никому не дает, да еще и огрызается, как стерва…
И я иду в этот их спортивный парк, нахожу там эту недотрогу и через семь секунд трахаю ее на глазах у всех наших изумленных Котов-пижонов, а потом эта сиамская дурочка бегает за мной все лето как умалишенная.
Так что все эти теории про «брачный период» и про «март месяц» ни хрена не стоят! У меня «март» — с января по декабрь включительно. Мне лично всегда хочется. Я, как говорит Мой Шура, «завсегда об этом думаю». Он, кстати, тоже…
Ну и, конечно, время от времени то одна, то другая Кошечка, с уже отвисшим брюхом, вдруг начинает с неуклюжим кокетством валиться на спину и так печально-выразительно поглядывать на меня. Но я беременных принципиально не трогаю. Не дай Бог, еще повредишь им там чего-нибудь…
Так что сколько Котят посеяно мной во чревах невероятного количества Кошек, — я и понятия не имею. Конечно, прав Бродяга, всем помочь невозможно…
И к большинству Кошек, которых я употреблял когда-то, честно говоря, у меня отношения никакого — спасибо и привет! Но когда на нашем пустыре я вдруг вижу какого-нибудь скачущего Котенка-несмышленыша, я почти бессознательно тянусь заглянуть ему в мордочку — а вдруг это мой? А вдруг он произошел от меня?! Вот ведь чудо-то какое!
В такие моменты мне всегда хочется накормить его, защитить от Собак, от Котов-идиотов, от больших и злобных Крыс, от всего на свете…
Одного такого бесприютного я даже как-то привел к нам домой. На что Шура Плоткин торжественно сказал:
— Ах, Мартын, дорогой мой друг! Хоть ты и половой бандит и сексуальный маньяк, хоть ты и разбойник и ёбарь без зазрения совести, но сердце у тебя мягкое, интеллигентное, я бы сказал… Существо, ощущающее комплекс вины за содеянное, — уже благородное существо!
И подарил этого замухрышку одной своей московской знакомой. Как-то он там теперь в Москве поживает? Вырос небось, засранец…

В. Кунин (отрывок из книги ИнтерКыся. Дорога к «звездам») .