Простые вещи

…Когда тебе становится, условно говоря, «за тридцать», в один прекрасный, то есть пиздатый, а может и не прекрасный, а наоборот, — пиздоватый момент, вдруг начинаешь осознавать, что в этой жизни полно простых вещей, от которых можно получать кайф, как говорил классик, — «без всех этих хлопот!». То есть без трех основополагающих китов нашего бытия как-то: деньги, секс и выпивка. Две последние дефиниции понимаются, безусловно, в самом широком смысле.
Вот ты после измочалившего тебя как тузик тряпку трудового дня вставляешь ключ в замочную скважину, и провернув его, открываешь дверь своей квартиры. Входишь, включаешь в прихожей свет, сбрасываешь опостылевшие туфли. Разве в этот момент ты не ощущаешь, как потихоньку отпускает голову, распрямляются ноющие плечи и тело будто начинает растворяться в уюте твоего жилища?

Идешь на кухню и просто выпиваешь стакан-другой воды, — именно чистой воды, не обязательно даже минеральной, именно воды, — не пива. Особенно хорошо, если организм до сих пор не может забыть вчерашний перебор. Когда по-животному хочешь пить, — то после стакана воды, что классно, взгляд на окружающее и -щих меняется за секунды. А казалось бы, — какая мелочь…
Сбросив панцирь-одежду, ты шлепаешь в душ, и пробуя пальцами руки воду, постепенно делаешь ее в меру теплой, — но так, чтобы не горячей, и затем становишься под эти струи. Ну и как? Да покажите мне человека, который скажет, что это не кайф! Смывается не только грязь, пот и пыль, — ты сам будто очищаешься от всего того, в чем пришлось кувыркаться целый день. Ты закрываешь глаза, потому что ручейки воды, стекающие с головы, заливают их, затем, чувствуя, что уже трудно становится дышать носом, приоткрываешь губы, вспоминая анекдот про обезьяну, которой дождь не попадал в рот, и затем выключаешь теплую и делаешь сильнее напор холодной воды.
А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а…твою мать!!! Кричишь про себя, а иногда, — и вслух, затем резко выключаешь воду, выходишь и начинаешь растираться. Заебца! На фоне всех частей и членов твоего тела отдельной радостью пышут яйца, став пасхально чистыми и готовыми опять «к труду и обороне».
И весь из себя оживший и энергичный, эдаким Джеймсом Бондом подходишь к…нет, не к своей Куриленко, а к настоящей непреходящей любви, — дремлющей домашней скотине, прядущей ушами на твои шаги. И гладишь, треплешь или чухаешь ее живот, лапы, холку, между ушей, под шеей… — господи, да любой хозяин знает, за какое где ее взять, чтобы она приоткрыла глаза, выгнувшись потянулась, довольно зевнула и ткнулась мокрым носом тебе в руку или попыталась лизнуть своим шершавым языком твой нос.
Затем, — к твоему любимому деревцу, стоящему в зале, — напоить его и аккуратно спрыснуть водой листья, ветки, — сначала внизу, а потом, став на табуретку, — всю крону и верхушку, внимательно высматривая при этом не дай бог пожелтевшие или побуревшие листья.
Когда совсем невесело и мрачно, ты в унисон настроению ставишь свой любимый Portishead или P.J., или наоборот, чтобы поднять настрой, ищешь в стопке компактов Мэнсона или N.I.N., или даже старичка Купера, и затем, сидя с закрытыми глазами в кресле перед колонками и отрешившись от всего, кроме голоса и ритма, чувствуешь, как с каждой вещью душа оттаивает и очередной раз отмечаешь, — как же хорошо эти ребята раскрывают старую комсомольскую тему, — мир не прост, совсем не прост…
А еще хорошо — открыть книгу, которая давно тобой любима, и долго сидеть, держа ее в руках и не переворачивая страницы, уставившись на заголовок рассказа и восхищаясь, как можно было придумать такое, — «Дорогой Эсме с любовью и всякой мерзостью».
А иногда, когда вымотан так, что даже есть не хочется, — как классно налить доверху большую чашку молока, отрезать ломоть свежего черного хлеба, — с хрустящей коркой, — ясное дело, очистить головку чеснока, и макая дольки в соль, зажевывать их горбушкой и громко сербая, запивать холодным молоком…
И ни ибет. Ни в голову, ни в мозги, ни в другое место. Ты — в своем бункере. Как там в свое время Джордж плакалсяся журналюгам, — У лис есть норы, у птиц гнезда, а Beatles негде даже спрятаться. Так и ты, — в своей норе.
А они все — снаружи. Яппи…их мать! С их подхалимством и подличаньем, глупостью и тупостью, враньем и ханжеством, дуростью и дебилизмом, хамством и беспричинной злобой, тупой уверенностью в своей правоте и непогрешимости, лицемерием и фарисейством, завистью и подковерными подножками, сплетнями и слухами, лизанием и влезанием, отсасыванием и фальшивыми стонами.
А ты, вспоминая последние по жизни слова нажуханного румынской сигуранцей Остапа, — это по поводу переквалификации в управдомы, очередной раз мечтаешь о том, как выйдя на пенсию, пойдешь в гардеробщики.
Во-первых, — не надо ломать голову над непрерывно возникающими проблемами. Представляете, какой это кайф?! Н-е-е-е-д-у-у-у-м-а-а-а-т-ь! Забыть о своем кажущемся пожизненном кресте кризис-менеджера!
Во-вторых, — «работа с людьми». В-третьих — интересно. Кто в пальто, кто в шубе, кто в дубленке. Разнообразие, ептыть. «Ну что вы, какой — скучно? Ведь каждый день новое число!» — говорила девочка на почте, меняя дату в штемпеле. А если надоест, — можно и повыдрачиваться. Принести из дому пару-тройку старья, и какому-то мажору подать вместо его крутого прикида рвань. Сказать, — висело, мол, на вашем номерке. Потом, конечно, одежку его «найти», но, блядь, кайф можно получить по-взрослому!
….А в это время кто-то, может быть, чертыхается и нервничает в длиннющей вялотекущей очереди к лифту Эйфелевой, кто-то в пробке опаздывает на рейс на Тенерифе, а другой, уже прилетевший, недоуменно разглядывает черный вулканический песок, — что, мол, за хуйня, кто-то во влажно-парком Ханое из представленного обслугой ресторана клубка змей никак не может выбрать ту, живое дергающееся сердце которой будет подано ему к столу, кто-то на Пхукете пытается увернуться от остроносой доски виндсерфера, неумолимо приближающейся вместе с пенящимся гребнем очередной волны Андаманского моря, а другой, — уже на Мальдивах, как ошпаренный выскакивает из океана, увидев солидно проплывающий мимо полутораметровый диск ската, а кто-то, в центральной Африке, в районе экватора, прячась от обжигающего воздуха под пальмами, ожесточенно расчухивает укусы местной мошки и мечтает о глотке холодной воды.
Maybe… Но тебя — ни ибет. Ты-то давно знаешь, что если отбросить внешнюю мишуру и флер гордости пребывания в месте, освященном толпой, все это, по большому счету, — такие же простые вещи. Для тех, кто там живет.
Всего лишь the same simple things. И nothing more.