Вердикт

– «Товарищ комиссар, там басмача поймали одного, – робко остановившись в дверях, ломающимся от смущения голосом, доложил юный красноармеец Безухов.
– Ну, так расстреляйте…
– Да странный он какой-то. То ли больной, то ли прикидывается…
– Ну, ведите сюда, – недовольно приказал комиссар Евсеев, немного все же заинтересовавшись.
– Есть!
– Хотя постой.
– Да?
– Кто сегодня вечером у меня будет сосать хуй?
– Сегодня вроде бы очередь медсестры Гульчатай, – покраснев, ответил юноша.
– Да? Хммм… Ну, ступай…
– Есть!
– Эй! Постой, постой.
– Слушаю, товарищ комиссар!
– Передашь этой дуре – пусть до вечера усы свои ебучие повыщипывает.
– Есть!

– Да стой ты, еб твою! Я тебя отпускал?
– Никак нет.
– Вот и стой на хуй!
– Есть!
– На жопе шерсть… Как там пленные басмачи себя ведут?
– Храбрятся. Говорят – хорошо последний смеется.
– Расстрелять до вечера обязательно. Гашиш конфисковать и мне доставить.
– Есть!
– Стоишь?
– Так точно – стою.
– Вот и стой на хуй! Кррууу…гом! Вспышка слева! Лечь. Встааать. Лечь. Встааать. Встать! А! Подловил, гы-гы!
– Так точно, товарищ комиссар, подловили.
– Разговорчики блядь!
– Есть!
– Есть хочешь?
– Так точно!
– А ты что больше любишь – тушенку, или яичницу?
– Яичницу.
– Долбаеб…
– Так точно!
– Безухов!
– Я!
– Головка от хуя. Ты баб ебал когда-нибудь?
– Так… Никак нет, товарищ комиссар.
– А мужиков?
– ???
– Шучу, шучу. Хочешь, сегодня медсестру в два смычка выебем?
– Так точно!
– Охуел?! Два наряда вне очереди!
– Ееесть…
– Десять нарядов вне очереди! И десять суток ареста, сука!
– Больше пяти по уставу нельзя, товарищ комиссар!
– Чтооооооо?!!! Пятьсот суток ареста, сука блядь!
– Есть!
– Обиделся, Безухов?
– Никак нет… (плаксиво)
– Тогда еще сортиры почистишь сегодня.
– Так точно…
– Ну, веди своего басмача…
– Есть…

В дверях появляется важный басмач в дорогом халате. Басмач вдруг видит, что одна из его жен, активно двигая головой, сосет хуй комиссару. Он начинает громко орать и прыгать в сторону комиссара, но его держат за руки два мощных красноармейца.
– Вы чего дергаетесь, товарищ? – строго спросил комиссар, – женщина это Вам не вещь. Кому хочет, тому и сосет.
– Э, красный шайтан, зарэжу. Я не зарэжу – мой сын придет зарэжэт!
– Зарэжэт, зарэжэт, – успокаивающим тоном сказал комиссар, ставя жену басмача раком и подымая ей сзади платье, – не, для ебли, пожалуй, не годится – там все мхом поросло… Позовите Безухова. Да чтоб немедленно явился.
Прибегает Безухов, весь вымазанный в говне.
– Будешь эту тетку ебать, Безухов?
Красноармеец мнется, не зная, что ответить.
– Ну?
– Так точно!
– Приступай!
– Есть!
Женщина начала стонать и охать.
– Зарэжу, шайтаны! Всех парублу, – беснуется басмач.
– Чего-то заебался я уже, – сказал комиссар, зевая, – объявляю сегодня короткий день. Всем спать…»

– Не пойдет, – закончив читать, почему-то с облегчением сказал Селиванов.
– Это отчего же? Насколько я заметил, Вы не дочитали, – раздраженно прохрипел Конников, держась за больное горло рукой.
Комната с мебелью из красного дерева странным образом подчеркивала задумчивое молчание Селиванова, придавая ему особую значимость. Бронзовый бюстик Достоевского на столе поймал лбом последний жидко-багряный луч заходящего солнца. Обстановка гнетуще действовала на Конникова, ему захотелось домой, в постель, под теплое одеяло из верблюжьей шерсти.
– Вяло. Образы героев никакие. Скучно, – подытожил Селиванов, с укором глядя на бюстик Достоевского.
Конников молча выслушал, слегка вздрагивая от каждого слова. Ворот крахмальной рубашки грубо сдавливал шею, лакированные туфли показались налитыми свинцом.
– Я мог бы подправить кое-что, переделать, – предложил он неуверенно.
Селиванов с удивлением посмотрел на собеседника, будто только что обнаружил в пустой комнате кого-то еще. Конников стыдливо опустил глаза и покраснел. Селиванову этого показалось недостаточно, и он продолжал смотреть в переносицу Конникова, на которой был белесый след от долгого ношения очков.
– Простите, – сказал тихо Конников, не поднимая взгляда.
– Бывает, – понимающе заметил Селиванов, закуривая сигару.
– Так я пойду? – с надеждой спросил Конников, слегка привстав.
– Конечно, дорогой. Не смею задерживать.
Конников, радуясь, кинулся к массивной двери.
– Альберт Азарович, – услышал он, едва взявшись за ручку двери.
– Да? – опустошенно отозвался Конников, чувствуя, что сейчас ему сделается дурно.
– Вы же знаете, что должны сделать? – безучастно спросил Селиванов.
Конников кивнул и выбежал из кабинета. По лицу седеющего Селиванова скатилась скупая слеза.
– Ужас какой, Венедикт! Все авторы твоего журнала больные люди! – возмущалась ночью жена Селиванова, сидя перед трюмо в ночной рубашке.
– Успокойся, Сашенька, что случилось? – меланхолично спросил бойкий обычно супруг.
– Ну, Конников – у тебя ведь работал?
– Ну да. Почему в прошедшем времени?
– Некролог сегодня читала. Так вот, твой Конников, взяв трехсотметровый разбег, головой врезался в здание НКВД, при вскрытии в нем еще яд какой-то обнаружили. Да, и вены вскрыты у него были.
– КГ, но А не М, – буркнул себе в усы Селиванов.
– Что ты сказал?
– Да так – считалочка детская, ложись спать уже…
– Больные они все. Помнишь Сафарова, того, что забил себя насмерть по голове томиком Белинского? А Разумовского? Вышел из твоего кабинета через окно. А…
– Спать. Спать. Спать, – пухлая рука легла на выключатель, и московская ночь мгновенно ворвалась в спальню редактора.

(с) Giggs