С Дедом Морозом у меня всегда были сложные отношения. Поскольку он позиционировался, как волшебный Дед, я считала, что он просто обязан сам просечь чужие желания, и потому никогда не писала ему писем. Про заветную мечту не рассказывают, и я молчала, как партизан.
Ближе к празднику родители начинали деликатно интересоваться, чего бы мне хотелось получить от волшебного Деда. Я отбрехивалась какой-нибудь безделицей и продолжала холить и лелеять мечту.
Мечта звалась пианино и физически не могла осуществиться в двухкомнатной хрущобе, где проживало шесть человек. Ясный перец, что при таком раскладе мечте приходилось изменять. Я изменила мечте по-крупному трижды: с роликами (дорогие дети! Ролики тогда меняли свой размер при помощи отвертки и крепились к ботинкам элегантными двухметровыми шнурками), фигурными коньками б/у и велосипедом (тот ещё был монстряга – трофейная немецкая “Пантера”, огромное чудище в весе среднего танка, с рамой, внушающей животный ужас за причиндалы, у кого есть и собственную задницу; двоюродный дедушка купил его по случаю в какой-то послевоенный год), а остальное и изменой-то назвать нельзя, так, легкий флирт с предметами.
Мои ролики ни разу не вышли на улицу – я грохотала ими в полутора метрах прихожей, потом сразу налево, до кухни, по куску ковровой дорожки, потом ещё потора метра до холодильника; в кухне можно было даже пируэт какой изобразить – пируэт на линолеуме отзывался в бабушкином сердце меньшей болью, чем пируэт на паркете. Входная дверь, прихожая, пробег по дорожке, пируэт, холодильник, элегантный слоновый разворот, снова дорожка, прихожая, тормозить в дедово пальто – в дверь чувствительнее.
Когда я достигла умения выполнять разворот, не причиняя вреда холодильнику, посредством отрыва ручки оного, ролики были преданы забвению. Года четыре мне было тогда, я думаю.
Через год я решила, что моё призвание – фигурное катание, и намекнула дедморозовым посредникам на коньки. Дед Мороз в то время был не то, чтоб нищ, но весьма и весьма небогат, потому коньки мне принёс юзанные и коричневые – прежний владелец был мужеского полу (надеюсь отдал их добровально). Коньки шли в паре с синими чехлами – очень удобно, я не успела порубить весь пол в винегрет. Я одевала их с утра и ковыляла умываться, я в них завтракала, обедала, ужинала, читала, и, если б дали мне на то добро, без сомнения засыпала бы в них. А теперь (та-дам!!!) – я НИКОГДА не стояла на коньках на льду. И кататься не умею. И коньки мои гуляли только при прежнем хозяине. Зато я неплохо развиваю скорость обутая в чехлы в закрытом помещении. Чего не каталась? А вот поняла, что коров на льду и без моего участия достаточно.
Пианино всё так же маячило в туманной дали, а я утешалась с велосипедом. Чтобы его оседлать, приходилось вставать на пенёк или скамеечку; ноги едва доставали до педалей и совсем не доставали до земли. Чертов железный конь (ЛОСЬ!) рулил куда хотел, девочка я всегда была увестистая и крупного калибра, но даже моих килограммов не хватало, чтобы удерживать его в пределах дорожек. Он вихлялся, восьмерил, прыгал на кочках, отбивая мне зад неимоверно жестким сиденьем – немецкие производители явно мстили мне за воевавшего дедулю. Роман с велосипедом закончился, когда он скатил меня на приличной скорости в овраг, перебросил через руль и накрыл сверху. Шепну на ушко, что зверюга жива-здорова и по сей день, стоит в каком-то сарае НеСаратова, и единственное, что в нем поменяли за все эти годы – это шины. Знай немецких производителей. И, да, если кто сомневается в моем умении кататься – так это вы зря. Этим навыком я овладела года в три, так что это не я заманила монстра в овраг потискаться, а он меня туда толкнул. И почти изнасиловал, да.
А пианино не давало спать спокойно, я гладила клавиши чужих инструментов, подбирала на слух всё, что слышала и отчаянно хотела в музыкальную школу. Скольких я знаю счастливых обладателей инструмента и диплома, которые шли на занятия, как на каторгу, а закончив обучение, закрыли крышки своих пианино (пианин… нет, пианинов, конечно%) ), чтобы больше никогда в жизни их не открывать? Добрую сотню.
В музыкальную школу я все же попросилась. К тому моменту я научилась читать ноты, но никак не могла сообразить, как применить их на практике. И меня отвели на прослушивание, где я с закрытыми глазами нашла искомые клавиши и сыграла на слух какую-то фигнню, а вот когда меня попросили спеть, я поняла, что все пропало. Моим голосом не поют по определению, я засмущалась и вылетела из аудитории. “Не взяли?” – спросили родители. “Не взяли,” – ответила я, хотя напрасно я тогда, наверное… Но я была уверена, что нет, не возьмут, мы ушли, и искать такую звезду, как я, никто не стал.
Много лет спустя в доме завелся синтезатор, но синтезатор не рояль, и не пианино ни разу, посему я поразвлекалась с ним немного, да и отдала мальчику, который поёт. Пел, в смысле, на тот момент. Потому что он больше не поёт, тоже, знаете, не Хворостовский, а торгует пылесосами и в свободное от пылесосов время снимается в сериальных эпизодах и немыслимых по уровню кретинизма ток-шоу. А какие надежды подавал! Уж куда мы только не совались – и на прослушивания, и на конкурсы, и даже в школу мюзиклов смогли, а вот… Короче, пылесосы ведут 10:0, и вообще это другая история.
Это я всё к чему.
Возьму уроки музыки. Отдам уроками скорочтения. Влюблю в себя какой-нибудь пожилой инструмент.
Или деда Мороза.