С истекшим сроком хранения

Блинннн ваще я проникся…

… Чертова погода! Да выключите этот блядский дождь наконец!..

… В этой стране никогда ничего не будет нормальным. Болото, и толпы зомбированных по улицам туда-сюда. Раздеть и поставить раком – мы все одной жопы. И ты, и я, все. Напротив паспортного стола – советских времен продуктовый и кафе, обжирались там фруктовым желе до поноса. Все прошло? Брехня. Все здесь, прямо здесь. Стучит себя по груди. Детские воспоминания? Да не бывает их. Они детские, только когда ты сам ребенок. А потом О детстве, да недетскими глазами. Слева от продуктового – мусорка, там складывали пустые деревянные ящики, Иркин отчим катал нас на велике, кого на раму посадит, кого на багажник, кричит эй, там, с руля, пригнись. Нас сажал, и сам сел в результате. Да не на раму. По пьяни стал Ирки домогаться, чтобы не сопротивлялась, воткнул ей в бок портняжные ножницы. Мать Иркина после суда машинку продала и потом никогда в жизни даже иголку в руки не брала. Высокий мужик, этот отчим, голос густой, дети к нему липли. Там же, у помойки, ее раньше-то не было, и бомжей этих не было, учил нас пить сырые яйца.
И я вся такая на эмоциях, на лирических воспоминаниях, захожу в продуктовый, чтобы он провалился на этом самом месте, куплю, думаю, желе, вспомню, как это было. А там – три полки с паленой водкой, две – с консервами, за прилавком мудак, от него потом и спермой за версту разит. Вспомнила, называется. За пятиэтажкой, где отгрохали очередного уродца улучшенной планировки, был детский сад, вечером пели под гитару и пили что бог подаст. Илюха записал два диска, сел на герик, продал все, что было, и квартиру родителей продал, где он теперь? Это же не жизнь, это привокзальный сортир, знаешь, весь в дерьме такой, и нужники прямо в полу. На Красноармейской есть паб, кайфовое место на вид, а сортир они на этот привокзальный манер сделали, экзотики им захотелось, твою мать. Как зашла – проблеваться не могла полчаса. У меня все, что с советскими временами связано, рвотные спазмы вызывает. Родители нищие были, что церковные мыши, а ведь поди же, кооперативчик им захотелось, купили конверты почтовые по числу дней в месяце, и в каждый остатки получки после раздачи долгов рассовывали. Все конвертики по рублю, парочка – по три. Так и жили годами. Обновки или книжки? Забудь, деточка, вырастешь, работать пойдешь, все у тебя будет, папа с мамой для тебя же стараются, чтобы была у тебя комнатка отдельная, чтобы не с братом вместе. Знали бы, что сыночек их, будущий бывший партийный работник, потом купит по двухсотметровке и себе, и всем любовницам своим, рвали жопу бы так? Думаешь, какие у меня игрушки были? Иркиной мамой сшитые тряпичные куклы с пуговицами вместо глаз. Я одну на антресолях нашла. Выкинула. Блин, она страшная до жути, как я ее в руки-то брала? Родительскую квартиру в результате на меня оформили, а я знаешь, как ее ненавижу? У меня истерика начинается, когда я в родных краях оказываюсь. Будто топят меня в выгребной яме, ничего не могу с собой поделать. Брат сразу предупредил: продашь – пожалеешь. Ему-то что, он у нас всегда чистенький такой был, весь на учебе, комсомольский активист сраный. Самое смешное знаешь, что? Когда началась вся эта заваруха с перестройкой, он враз перепачкался. Где ты, мой правильный братец, ау? Нет тебя. Умер. Есть только засранец, который водилу своего уволил, потому что тот машину не помыл. Он, видите-ли, ягуар свой гребаный не для того покупал, чтобы пальто о дверцу пачкать. Нормально? Они все с жиру бесятся, говорю тебе. Братец мой родителей отправил в Цюрих. На пенсию как бы. Купил им там домик. Любит он их? Ни хрена! Он вообще никого не любит, сердца у него нет, уж я-то знаю. Надо, чтобы все как у людей. Приятель его своих отправил за кордон, и Лешке сразу приспичило. Папаша мой сидит у камина, пьет наполеон, на руке – ролекс, не китайская липа, настоящий, так вот, сидит мой папаша у камина и ностальгирует-онанирует, как, мол, хорошо было при совесткой власти, все были равны, у всех были гарантии, общая идея и светлые цели. Что ж ты, задница, не жрешь свою докторскую несвежую по три рубля? Ты же на усладу желудка денег каждую неделю просаживаешь больше, чем твой бывший лучший дружок, профессор в Техноложке, за год зарабатывает. При встрече Валентинычу руки не подал, мол, разошлись их пути-дорожки, Валентиныч, мол, паршивый интеллигент. Объясни мне, как интеллигент может быть паршивым? Я не понимаю. Это он раньше, оказывается, приспособленчиством занимался, потому что по-другому нельзя было. А как же замечательная совесткая власть, папочка? А папочка мой уже надудонился, он-то у нас никогда паршивым интеллигентом не был, самый настоящий рабочий класс, пролетариат, твою мать. Поднабрался мой папаша и давай орать: если бы не он, детишки его пропали бы, мы ему все обязаны, он нам образование дал, в той самой Техноложке, кстати, через Валентиныча, в люди нас вывел. Куда-куда?! В люди? У сынули твоего, Лешеньки, ручки белые по локоть в крови, папулечка, а доченька твоя дорогой шлюхой стала. Это и есть “люди”? Папаша мой встал с кресла и картинно мне по щеке как даааст ручкой своей рабоче-крестьянской, и отрекся от меня. Слова-то какие выучил, а?..

… Я квартиру родительскую все равно продала. Думала, с глаз долой, из сердца вон. Ан нет, не удался планчик мой замечательный. Из окна школу видно. Меня девки все время лупили, причем по-настоящему, без дураков лупили-то. Лицо не трогали, а разденься – сплошной синяк. Я все время косы себе отстригала, потому что когда за волосы дергают – очень больно. Мать орала на меня, я, говорила, так на шлюху похожа. Интересно, где это она в советские времена шлюх видела? Они ж в ресторане только один раз были – на свадьбу. И все. Она орала, а я в ванной запиралась и сама себя папашиной бритвой электрической – вжик, вжик. На всех фотографиях семейных – мамулечка с папулечкой такие все аккуратные, Лешка на белой рубашечке и галстучке, и я – с проплешинами неровными на голове. Мать орала, отец сек ремнем, я ревела и равно косы – вжик! У Димки, однокашника моего, отец не работал, никто не знал, чем он занимается, а деньги всегда в доме водились, то конфетами угостит, то платьице подарит, если от матери спрятать не успевала – до свидания, платье! Что, спрашивает, тебе на день рождения подарить? Подари мне бритву электрическую, не эту, Восток, Восход или как ее там, а настоящую, о т т у д а. У него оттуда много чего было. Нет, говорит, бритву я тебе дарить не буду, я лучше тебя драться научу. А я щупленькая была, одна кожа, даже костей толком не было, где ж мне силы взять для драки. Оказывается, не в теле дело. Все, все здесь. Снова стучит себя в грудь. Утром, перед школой, Саныч меня у подъезда ждал, и мы с ним трусцой километров десять. Сначала, конечно, я уже на ста метрах срубалась, но ничего, в ритм вошла, освоилась. А потом он мне смешные штуки показывал, ну, это мне тогда казалось, что смешные. Говорил о каких-то скорпионах и богомолах, тиграх и обезьянах, то подними ногу, то отведи, то согни, резко, и нелья равновесие терять, мне это очень трудно давалось. Но давалось. А еще Саныч рассказывал о том, что нужно найти в себе гармонию, что нельзя давать волю гневу, потому что это делает тебя слабым. В общем, слово за слово, надрала я задницы девкам из школы, да так, что они при виде меня на другую сторону дороги переходить стали. И стала я “своим в доску”. Всегда с пацанами нашими. Да, видно, на роду написано насрать самим себе. Стаську за кражу посадили, Костюху – за изнасилование, Генку вообще по мокрому прошел … Мать мне с ними запрещала общаться, говорила, подонки и дегенераты, то ли дело Лешенька, опрятный наш ангелочек, с хорошими детьми из приличных семей. Ничего, что Лешенька на галерке джинсами левайсовскими торговал? Лешенька у нас умный был, маменьке с папенькой сказки рассказывал про картошку и работу в стройотрядах, его приятель за пузырь липовые грамоты расписывал. А я вот дочерью непутевой оказалась. Все с гитарой да с портвешком дешевеньким. Я чувствовала себя … я не знаю даже, как сказать … счастливая, наверное, неверно будет. Ну какой-то чистой душой, что ли. Свободной … не знаю, не могу слова подобрать …

… Не помню уже, в каком классе, да и кому какое дело, привели к нам второгодницу. Девка ух какая красивая была, просто рот разинешь и смотришь. Ну, все как у всех, папаша пропал, едва кончив, мамаша с собутыльниками своими весь день носом водит – где бы горячительного напитка раздобыть, до дочки ли ей. Ну вот у Оксанки и было всего – только красота, а по жизни ей ни до чего не было дела, лишь бы не били и не ебали все сразу. Я пока с агентами, пардон, агенты не модно, модно риэлтеры, встречалась, в том районе часто на тех, что из детства, натыкалась. Но, знаешь, не хочу я с ними ничего, да и нечего мне с ними. А вот Оксанка мне нравилась. Наверное, за то, что единственная из девок не била меня, пальцем не трогала, даже пару раз остоять пыталась, пока сама по зубам не получила. Мы с агентом прямо на квартире встретиться договорились, какие-то покупатели наклюнулись, а мне, смешно, да, туда хороших-то людей не хотелось, я почему-то боялась, что их в этом сраном мирке согнет, сломает, или уж не знаю, что, боялась я этого места, проклятым считала. Я просила каких-нибудь мордоворотов найти, их-то ничего не проймет, а у меня совесть спокойна будет. Агент, конечно, пальцем у виска покрутил, но сделал. В двух кварталах, у универсама, вернее, уже бывшего, сейчас там построили тогровый центр с казино … нормально, да, внизу окорочка, а выше – казино … бред какой-то … там всегда бардак, кто-то паркуется, кто-то выезжает, парковочка небольшая, улица узкая, я притормозила, голову поворачиваю … Оксанка. С ребеночком на руках. Всю ее красоту дикую годы обглодали, без остатка. Остались от козлика рожки да ножки. Мало кого как зовут помню, а ее – запомнила. Я выскочила, кричу Оксанка, Оксанка, она обернулась, а взглядом мимо меня скользит, не узнает. Ксюшенька, это же я, Света, в школе вместе учились, кричу. Куда тебе, подвезу. Она на меня посмотрела, узнала, и как поняла я, что она меня признала, мне вдруг так плохо стало. Знаешь, и когда свой первый аборт делала, так плохо не было, а меня, почитай, на тот свет тогда отправить пытались. Ноги сразу в землю по колени ушли, в голове вторая мировая, все вокруг серым стало. Ты же знаешь, проблема у меня со словами, не в ладах я, просто поверь, что мне стало очень-очень плохо. Оксанка одета хоть и аккуратненько, но бедно, сразу видно, и ребеночек у нее маленький такой, тоненький, как былинка, словно болеет, там же рядом поликлиника детская, может, Ксюха оттуда и шла. А я в этом гребаном купе красном, на шмотках, да на прическе … Нет, не то чтобы она завистливо смотрела или осуждающе, или злобно … Она просто смотрела, как смотрят на телеграфные столбы, или как старики глубокие смотрят. Ноль эмоций. Понимаешь? Господи, прости меня, дуру, ради бога прости, я … И бегу к ней. Она со мной поздоровалась, что-то такое мы друг другу сказали, она очень вежливая стала, не то что раньше, оторва. Спешит куда-то, ей бежать надо, а так бы она с удовольствием со мной поболтала, может, как нибудь в другой раз… И знаешь, что я делаю? Я – на всю улицу – ору – может, тебе лекарства нужны или еще что?.. А она согнулась, как от удара, и только быстрее пошла. Я в тот вечер жутко напилась, есть у меня клиент один, оставил телефон, сказал, звони, когда надо, денег не дам, но и трахать не буду. Я и позвонила. Вылакала все, что в баре было, с пьяными слезами икала ему в плечо: сука я, сука, какая же я СУУУУУУУУКААААААА!!!!!!! Ты, говорит, не сука и никогда ею не была, а плохо тебе от того, что ты суть от сути, плоть от плоти выкидыш советской системы и, хоть и молодая, не перестроилась, не подстроилась, не приноровилась. Надо, говорит, избавляться от заблуждений. Государство – это не мы, оно само по себе, а мы человек человеку не друг и не брат, а волк и корм. Каждый сам за себя. Пока не поймешь, так и будешь хуи сосать да водку жрать. Давай, говорит, я тебя на содержание возьму, будешь жить себе припеваючи, кто из бывших клиентов сунется – вмиг головы потеряют. Вот ты, как ты думаешь, он прав? В том-то и дело, что разницы никакой: что одному, что десятерым давать. Я по жизни шлюха, еще с тех самых пор, как для следователя молодого, да раннего, ноги раздвинула, раскидала по столу его конторскому, чтобы дело на меня закрыл. Слово свое ублюдок тот сдержал, даже ни сном ни духом меня в том деле не значилось. А Юрку посадили. Юрка молодец, на себя взял, сказал только за сестренкой и бабкой его присматривать, помогать. До того я целочкой была, не было ни поцелуев, ни свиданий. Откуда? Пацаны меня за парня держали, да я и была вылитый мальчишка, пока косы не отросли. За деньги-то я много позже, но только уже на том столе у следака я шлюхой и стала…

… Ты только не смейся, я хочу квартирку свою продать, ее с руками оторвут, в таком-то месте, и железяку эту, я ее знаешь, как любила, девочкой-красавицей звала, только после встречи с Оксанкой мне за руль тошно садиться, да за родительскую у меня деньги лежат, прихватить все, да податься куда-нибудь подальше из этого дерьма, не в деревню, конечно, а так, найти городок маленький, чистенький, устроиться там, денег надолго хватит, если не шиковать особо, а? Как ты думаешь?.. Да выключи ты свой дальний, недоумок, я совсем ослепла, что ты прешь на меня? Господи, я ненавижу дождь и эти грузовики траханые ненавижу! Ты видишь дорогу? Я совсем осле…