К восемнадцати годам я стал отличаться от своих сверстников двумя ярковыраженными чертами: феноменальной тупостью и потрясающей неспособностью к социальной адаптации. Подруга, сочтя меня нерентабельным, решила-таки снять со своей шеи идиота. Сделать это было не так-то легко, ибо идиот (то есть, я) прочно врос корнями во все вокруг. Процедуру пришлось производить в несколько приемов. Она выводила меня, как выводят пятно или тараканов: После серии провокаций начиналась мощнейшая атака по всем фронтам, сопровождаемая вербальным общением на повышенных тонах, некоторыми элементами невербального общения, уничтожением кухонной утвари и обидным киданием увесистой связки ключей мне в лицо; после подобной санобработки я добросовестно исчезал, но через какое-то время заводился вновь. Впрочем, ослабленная корневая система делала меня более сговорчивым.
Тихим (неебически-тихим!) февральским вечером меня в очередной раз вышвырнули домой — в пыльную хату на Кутузовском. Пнув дверь ногой так, что в коридоре осыпалась штукатурка, я вплыл в помещение, уселся жопой на крышку пианино и уперся подбородком в колени. Задумался крепко и нерадостно: будущее, как всегда, теряло свои очертания уже в ближайшую пятницу. Оно, это ебаное будущее, невероятно расстраивало, как минимум, тем, что придется, все-таки, устраиваться на работу.
Само собой, я был оскорблен в лучших чувствах, и не мог понять, зачем, ну зачем этой садистке нужно, чтобы я непременно работал?..
Наутро я пришел к выводу: очевидно, ей нужны деньги. И, по всей вероятности, много. Ну, вы только подумайте, какая пошлость!.. Деньги ей нужны! А мне?! Неужели МНЕ они не нужны?..
Еще два часа потребовалось на то, чтобы доказать себе, что и мне они, в общем, тоже нужны…
Итак, делать я не умел ровным счетом ничего. То есть, вообще ничего. Даже матрешки, которых мне предлагали расписывать для реализации на Арбате, получались кривыми, немощными и уродливыми, как Ясир Арафат.
Впрочем, одну вещь на тот момент, я уже твердо усвоил: для того, чтобы найти идеальный выход из любого положения, нужно позвонить другу-укурку и, высадив с ним бокс шишек, впасть в озарение. В этом состоянии ситуация нежно берет тебя за волосы, и ласково транспортирует к наиболее приемлемому финалу. Главное, чтобы этот финал ни коим образом не был связан с силовыми структурами…
Укурок-друг ворвался, размахивая пачкой штакетин «Богатыри», в тот момент, когда я набирал третью цифру его телефонного номера. Я решил, что это – судьба. «Судьба», в свою очередь, немедленно выпотрошил папиросу в цветочный горшок, и забил исполинский косяк красноватыми ферганскими шишками…
«Богатырь» с шишками прибил нас настолько, что после трехчасового беспрерывного ржача, доходящего до судорог, мы, практически, потеряли способность двигаться. Наконец, придя в себя, мы, повизгивая от хохота, доползли до кухни. Холодильник был полгода, как пуст, а крупы и макароны хранились в кухонном шкафу. Чувство голода, все же, перебороло лень и оцепенение, и мы сварили ведро гречки. Я молча и методично нафаршировал себя гречкой, и в этот момент меня-таки, посетило ожидаемое озарение. Оно было простым, как блин…
В тот же вечер, в складчину с Укурком, мы купили рюкзак убойной травы. Оптом. У глухонемых. «Пиздец, — решил я, — мы почти богаты. Осталось только продать все в розницу. Затем снова купить, и снова продать. Товар – Деньги – Товар. Карл Маркс – умница. Я – гений. Укурок – чудо. Я настоящий дилер! Укурка потом уберем. Куплю себе поебанный «Ниссан». Утоплю подругу в баксах и золоте. Закажу участкового. Закажу соседа. Скуплю все квартиры на этаже. Уеду в Грецию, где меня и застрелят. Нужно срочно покурить. Где эти ебаные «Богатыри»? А?!»
Трава действительно оказалась убойная. С одного косяка жрать хотелось больше, чем с целого бокса шишек. Мы и жрали. Жрали все, что удавалось найти в доме из бабушкиных запасов: рис, вермишель, пшено, перловку, пакетные супы, малиновое варенье, консервы, бульонные кубики – все, что можно было без опасений утрамбовать в желудке.
Розница, как-то, не шла. Не смотря на то, что приятели ежедневно названивали с одним и тем же вопросом — и Укурок и я пребывали в таком жестком неадеквате, что отвечали им: «Ничего нет, нет! Идите на хуй, на хуй!..»
Наконец жратва кончилась окончательно и бесповоротно. Где-то на задворках кухни нам удалось отыскать молочную смесь «Малютка», с будкой ушлого младенца на упаковке. Десять минут Укурок вертел в руках коробку, после чего глядя в глаза ушлому младенцу, торжественным шепотом произнес: «Залить кипятком, тщательно размешать!..»
Заливали осторожно, размешивали тщательно. То, что получилось – превзошло все ожидания. Теперь мы поняли, чем питаются боги на Олимпе после того, как покурят конопли – «Малюткой»! Кроме того – мы знали, чем мы будем питаться, когда весь нарко-мир падет к нашим ногам, и будет целовать узоры на моих кроссовках (Укурок не носил кроссовок по принципиальным соображениям, поэтому целовать подошвы его идиотских ботинок, попросту, не имело смысла).
Собрав всю волю в кулак, мы, все-таки, продали несколько боксов травы. Но исключительно для того, чтобы броситься со всех ног в ближайший магазин и скупить там всю «Малютку» (мы-то с Укурком теперь понимали, почему у этого ребенка такая глумливая и сытая рожа!).
…Сутки напролет мы курили коноплю и жрали «Малютку», курили и жрали «Малютку», курили и жрали «Малютку», курили и жрали «Малютку», курили и жрали «Малютку», курили и жрали «Малютку», курили и жрали «Малютку», курили и жрали «Малютку», курили и жрали «Малютку», курили и жрали «Малютку», курили и жрали «Малютку», пока, наконец, ни пришла весна. Она была ознаменована тем, что содержимое рюкзака иссякло. Укурок расстроился и свалил домой. Как только дверь за ним захлопнулась, я ощутил, что помимо травы и Укурка, я более всего на свете ненавижу только одну вещь — эту гнусную, омерзительно-приторную, вечно липнущую к зубам «МАЛЮТКУ»!!!
«Завтра же устроюсь на работу, — мрачно сказал я себе, — плевать на какую; главное – не в сферу детского питания!..» И тут же смелый план с потенциальным трудоустройством рассыпался в прах, потому что раздался звонок в дверь. На пороге стояла Подруга. Молча и бережно она отвесила мне пощечину, после чего собрала в кучу все, что от меня осталось, и отволокла к себе домой.
…Я висел на ее шее до конца лета; я был, практически, счастлив.