Печально это все

Сволочь

По тому, как он раздевается в прихожей, я понимаю, что он выпил. Чересчур долго возится с ботинками, ставя их на полку для обуви — непременно что-то сшибет. Стараясь не греметь, он достанет из карманов пальто пиво, но все равно одна из бутылок предательски глухо звякнет — о связку ключей, о другую бутылку, обо что угодно.
Повернувшись к стенке и закрыв глаза, я стараюсь дышать ровно. Иногда он на цыпочках проходит на кухню, закрывает там дверь, и через секунду я слышу тихий гул телевизора — бокс, футбол, Формула-1. Спорт настоящего мужчины. В такие ночи я считаю, что мне повезло.
Есть и другой вариант — он заходит в спальню, шуршит позади меня сбрасываемой одеждой и, не утруждая себя душем, лезет ко мне в кровать. Сначала он легонько гладит меня кончиками пальцев по телу, ему это кажется необычайно возбуждающим и сексуальным. Затем он лезет слюнявым языком мне в ухо, пьяно шепча что-то о зайке, рыбоньке, его сладкой девочке. От него пахнет гадким перегаром, смешанным с вонью десятка выкуренных сигарет и немытым телом, пережившим рабочий день. Еще — остатки утреннего одеколонного душа и неприятный запах изо рта — у него что-то с печенью.

Если я делаю вид, что не просыпаюсь, он иногда успокаивается. Мнет мою задницу сзади и мастурбирует. Сжав зубы, я беззвучно плачу, когда он начинает двигаться быстрее, тихо, едва слышно подскуливает и стреляет в мою спину скользкой теплой спермой: после, утром, я долго тру заскорузлую, стянутую клеевидной пленкой кожу в этих местах. Но даже тогда я считаю, что мне повезло — пусть и не так, как в варианте телевизора с футболом.
Третий вариант — ему хочется «настоящего» секса. Он переворачивает меня на спину, и не заботясь тем, сплю ли я, хочу ли я лезет языком мне в рот, слюнявит мои щеки, ключицы, грудь. Он кусает меня за соски, иногда я вскрикиваю от боли. Самое смешное (если рассказанное до этого момента посмешило вас), что он считает мои крики комплиментом себе, как великому любовнику.
Я успокаиваюсь, когда он начинает меня трахать. Его эротический репертуар крайне скуден и ограничивается тремя позициями, теми самыми, которые вы назовете первыми, попроси вас кто-нибудь перечислить сексуальные позы. Он всегда трахает меня с закрытыми глазами и приподнятой головой — кто-то говорил мне, что такая поза мужчины означает, что в этот момент он в мыслях трахает кого-то другого, используя тебя в качестве живой резиновой бабы. Меня это не беспокоит — по крайней мере, он не облизывает меня в течение всего акта, как имел привычку раньше. Через три минуты он дергается и выползает из меня, оставив внутри мокро и склизко.
Если он сильно пьян, он подолгу не может кончить. Когда у него пропадает эрекция, он откатывается в сторону и, впившись пальцами в мою грудь, мастурбирует. Доведя себя почти до оргазма, он торопливо бросается на меня и вставляет в меня член, чтобы успеть кончить внутрь.
После всего он говорит мне ласковые слова и целует в ухо. Меня тянет блевать. Я ухожу в душ и делаю воду горячей, очень горячей. Я беру жесткую мочалку и скребу тело до тех пор, пока на коже не появятся красные пятнышки. Одновременно я чищу зубы, стараясь прогнать даже воспоминание о его запахе. Останавливаюсь, только когда понимаю, что ранила десну.
Самую сильную ненависть мы испытываем к тем, кто рядом, и чем ближе человек, тем сильнее ненависть.
Я ненавижу своего мужа.
Я согласилась выйти за него за муж не потому, что любила — скорее, он казался милым, безопасным, добрым, не таким как все (к тому времени я пару раз обожглась на сильных мужчинах с холодными взглядами). Он не скрывал, что хочет семью и детей, что большая редкость для тридцатилетнего москвича. Мы ходили в кино, театр, он дарил мне цветы. Дальнейшая наша с ним жизнь рисовалась мне не как страстный союз двух любящих сердец, а как доброе партнерство и надежная дружба. Можете обвинять меня сколько угодно, но картина прочной семьи, пусть и не скрепленной любовью, казалась мне в тот момент куда как выигрышней самого безумного романа, когда не звонишь ему и ждешь, чтобы он позвонил первым; когда в ларьке у дома покупаешь сразу две пачки сигарет, чтоб ночью не спускаться; когда, воспользовавшись минутной отлучкой, нюхаешь его пиджак — нет ли чужих духов, и роешься в памяти его мобильного и содержимом его записной книжки, выискивая там Светок с работы, Элл из парикмахерской и своих лучших подруг.
Через полгода после свадьбы я поняла, что кино, театрами и розами ограничивается его понимание развлечений и светской жизни. Он не знакомил меня со своими друзьями, а моих отвергал, всякий раз находя в них черту, которую можно высмеять.
Почти каждый вечер мы сидели дома, уткнувшись в телевизор и глядя очередной взятый им в прокате или «скачанный друзьями» фильм. С видом напыщенного превосходства он рассказывал мне об актерах, бюджете, сборах, ожидая, как я буду восторгаться его эрудицией.
Он не любил скандалов. У нас их и не было, ведь он такой тактичный, такой спокойный… Вместо скандалов эта сволочь усаживала меня в кресло, садилась напротив и с похоронным выражением лица доказывала мне, почему я не права — иногда в течение полутора часов:
— Я не настаиваю на своей правоте, давай просто логично попытаемся рассуждать. Я мужчина, моя задача — обеспечивать семью, твоя же — обеспечивать мне условия. Но если ты хочешь равноправия — окей, пусть будет равноправие, мы можем распределить обязанности по дому, но тогда ты должна будешь, как и я, вносить свою долю в семейный бюджет, долю посильную…
— Я вношу.
— Да ла-а-адно! Танюш, ты вчера с сумочкой «клиниковской» пришла, в ней что было?
— Ты рылся?
— Просто спрашиваю.
— Зачем, ты ведь посмотрел уже.
— Лосьон, кремов две штуки, для макияжа что-то. «Клиник» — дорогая марка и, милая, мы просто не можем себе её позволить, по крайней мере, на мою зарплату. Или ты считаешь, что это мои деньги должны идти на продукты, на бензин, на мебель, ты же свои должна тратить на себя, так?..
Это может продолжаться часами, и повод не важен. Раньше это случалось раз в месяц, потом — раз в неделю. С недавнего времени, если он не приходит пьяным, это случается ежедневно. Я забыла время, когда мне было хорошо с ним.
Когда к нам приходят знакомые, а это случается все реже и реже, он, разговаривая, берет меня за руку, называет все время Танюшкой и без конца говорит «мы» — мы собираемся, мы подумываем, мы решили. Мои подруги от него без ума. Когда я попыталась пожаловаться на него маме, перед которой он тоже ломает семьянина, она спросила — он тебя бьет? Пропивает зарплату? Изменяет? Получив на все отрицательный ответ, мама сказала — не майся дурью. Нормальный мужик, кормит тебя и одевает.
Одевает… Два раза в год, в конце января и начале августа мы носимся по распродажам, покупая вещи со скидкой или небольшим дефектом, и каждый раз мне приходится объяснять, чем вот эти сапоги за двести долларов лучше тех, которые «такие же, но стоят дешевле в два раза». И каждый раз он вымогает благодарность, и я должна отработать эти тряпки, даже не собой, а поклонением ему, великодушному и щедрому.
Я изменила ему дважды. Не то, чтобы я была не в силах противиться зову плоти или была безумно влюблена — нет, каждый раз, принимая в себя торопливого любовника, я представляла, как мой муж сейчас сидит за своим светлым рабочим столом, в костюме и галстуке, весь такой напыщенно-правильный, и как он подолгу выговаривает небольшому штату своих подчиненных, и как он, преисполненный собственной важностью, идет домой, гордо неся себя через толпы прохожих — быдла, несоизмеримо ниже него стоящего на эволюционной лестнице.
Своим любовникам я позволяла делать то, от чего давно отвадила мужа. Первый оставил меня, как раз испугавшись моей ненасытности и тяги к новым, с каждым разом все более смелым, экспериментам. Второй со мной до сих пор.
Мне двадцать шесть лет, но я чувствую, что обе мои ноги, по колено, застряли в тягучей и плотной, как битум, массе этого брака.
Почему я не уйду от него?
Не знаю — он ведь меня не бьет, он мне не изменяет, не пьет каждый день.
Сволочь.

Та-а-к. что тут у нас… Блин, тысячу раз ей говорил — сапоги не ставь на пол. Рядом же стоит полка для обуви. Неужели так трудно сняв сапоги — поставить их на полку, она же для этого и предназначена.
Кухня. Холодильник можно не открывать — сто пудов пусто. Блин, неужели мне хочется скандалить, каждый раз её во всё носом тыкать — но как по-другому? Вот объясни мне, милая, как по-другому? Я прихожу с работы вечером — дома бардак, везде эти журналы твои бабские валяются, белья полная корзина — неужели так трудно час в день посвятить порядку в доме? Мне это нужно или нам это нужно? Елки, всего лишь пытаюсь нор-маль-ную семью построить.
Завтра на работу с утра бежать, а придется её сначала упрашивать завтрак сделать, брюки сто пудов не глажены, засранка, бля, те трудно, ёб твою мать, руки лишний раз поднять? Сидишь тут дома целыми днями, по телефону пиздишь со своими подружками-дурами, лень жопу оторвать и полы помыть??? Так въебать ей хочется, чтобы лыбу эту с рожи согнать, чтоб заревела, чтобы стоять над ней с выставленным указательным пальцем и жестким голосом, что теперь она будет делать то, что он скажет. И делать быстро, без обсуждений…
Нет, так нельзя… Успокойся. Тихо, без повышения голоса, надо ей все логично объяснить, саргументировать, воззвать к голосу разума.
Хотя на хуя мне это надо? Каждый день её строить, воспитывать. Что она мне дает взамен? Сокровища духа? Да тупая она, как пробка. Секс безумный? Бревно ёбаное, раздвинет ноги и лежит, как я ни старайся. Пососать не допросишься. Пиздец — я, красивый, удачливый, успешный мужик — дрочу! С такой частото й, что школьный рекорд позади остался. Как ритуал уже: встал, зубы почистил, воду погромче, подрочил. Заебись, путь открыт к успехам.
Друзья её это отдельная песня. Я вот на них смотрю и не могу понять — о чем они говорят? Бесконечные бессмысленные терки об общих знакомых — этот туда уехал, эта оттуда вернулась, эти вместе щас, а эти, ты что, они давно разбежались уже. Не дай бог в такого превратится.
На хуя она мне нужна? Не знаю, жалко её. Пусть даже ценой себя. Ну да, я себе немного испортил жизнь — мог бы найти получше кого-нибудь. Но если брошу, кто её возьмет? Жизнь девке испорчу, я же не такое говно. Как бы ни пошло звучало, побуду благородным. А почему надо стыдиться это говорить? Да, я благороден, потому что содержу её, кормлю, одеваю, сапоги за двести долларов купили в январе, правда тепло, ничего, на следующую зиму… Куда она без меня — пропадет же. Вот единственный минус — неблагодарная ни хуя. Я её, можно сказать, подобрал, а она, бля, ванную не помыла опять, тысячу раз же ей говорил…
— Мася… Масенька, сладенькая… Да, вот так, дай я тебя поцелую там… Вот так, да…
Мужчина с залысиной на голове и рыхлыми валиками жира по бокам, над трусами, спускался вниз, целуя женщине сначала грудь, потом живот. Внизу живота, у лона, остановился и задвигал головой.
Женщина смотрела на стену. Взгляд её был пуст. Ей хотелось спать. Поняв, что муж может задержаться внизу надолго, она положила руку ему на затылок и чуть надавила, поманив к себе. Когда он поднялся к ней, женщина взяла его за член, ввела в себя и, схватившись руками за его впалые, в оспинах, ягодицы стала быстро двигать на себя. Мужчина трахал её в быстром темпе, по-собачьи, а женщина то легонько сжимала, то разжимала его яйца в своей ладони — подруга рассказала ей, что это верный способ заставить мужика кончить быстрее.

(С) Альберт Вонидло