Двенаццать месяцеф

Фсетаки странно у бап организмы устроены, не в смысле тушки, а по мировосприятию. Фстречаешься с ней, практически фсю свою сперму на неё сцуку расходуешь а ей бля чигото не хватает постоянно. Такие нидавольства иногда проскакивают, что впору и нахуй послать. Но бля молчишь, терпишь. Потому што ибаццо то надо ёпта.

Вот Валюха майа, вроде фпалне адыкватнайа самачка, но как ебанет чонить в голову и песда. Вчера вот звоню ей в прикрасном распалажении духа и с пахатливым састоянием тела.

— Дарованах! Чо сигодня вечером делаешь?
— Не знаю …
— А я знаю! Са мной ибешься!
— Ты о чем нибудь кроме ебли можешь думать? – сказала, как камень бросила.
— Э … течка?
— Представь себе, нет! – и блять повесила трупку.

Настроение сцуко испортилось, но ибаццо не перехотелось. Я ёпта не гордый – перезваниваю.
— Ну так чо, приедешь?
— Нет
— Нипонил
— Что ты не понял? Знаешь, такое чувство что я тебе нахуй не нужна. Тебе ебаться больше не с кем?
— Ну почему … (хотя сцука права, как не стыдна признавацца – больше не с кем)
— … Хоть бы раз в театр пригласил, цветы подарил, — миня песда не слушает и свае трендит.
— Цветы?
— … Подснежники какиенить сраные, ну неужели так трудно?
— Нивапрос, у миня в универсаме гваздики пласмассовые прадают, говорят стоят долго
— Мудак
И что то разъединилось нах. Пиризваниваю – хуй, наверна на линии траблы.

Васче падснежники можна былап и купить ёпта. Хуле – рублей триццать за пучок, гандоны и те дороже. Но блять етож первацветы нахуй! А первацветы пакупать риальный ахтунг, беспесды сам па тиливизару слышал. «Покупая первоцветы с рук, вы поощряете уничтожение растений, занесенных в Красную книгу». С другой стараны, а хуле самаму не нарвать? И паащрять ничо нинадо. Одиваю куртку и песдую ф тимирязевский лесапарк.

Пришол блять, а тимно уже ёпта. Пару сугробов разрыл – три алюминиевые баначки и никаких адуванов. Хуяк, сматрю дед какойта чешет, па виду из местных блять, лисавичкоф. Ко мне подошол, баначки молча спиздил и дальше папесдавал. Я нескалька охуел, но не расстроился.
— Слыш тимуравец, — в дагонку ему кидаю.
— Ась? – ко мне павирнулся а сам сцука боязлива сумку за спину прячет.
— Где у вас тут падснежники растут?
— Чо?
— Цветы блять где тут?
— Цветы? – подозрительна миня так оглядел, — Ну пойдем, провожу.

Идем нах, банки с бутылками сабираем по ходу, за жизнь трем. Так за разговором незаметил как забрели песдец в какую чащу. Уже и ништяки фсе реже попадаюццо. Смарю бля, пряма па курсу кастер гарит. Выходим на поляну, вакруг огня чуваки какиета сидят, руки нахуй греют. Пасчитал на фсякий случай – двенаццать ёпта! Двенаццать месяцеф бля! Толька патрепанные все какието, хотя оно и панятна, канец зимы бля, паизнасились. «Хуя се папал», — думаю.

Дед мой тем временем шапку стинул уважительно, грит типа вот бля, привел, цветоф ему нахуй. Встает старший, древний такой дед в вязаннай шапачке и седой барадой да пояса. Дикабрь паходу. Пасмарел на меня сцуко, прям холодно стало, и молвит:
— А бабло у тя есть?
— А скока надо то?
— Питцот, — сказал аж снег с ёлак пасыпался.
Хуясе, думаю, вримина года карыстные пашли. Но бля хуле делать, двенаццать рыл ёпта! Па карманам пашарил:
— Сто дивяносто тока
— Мало бля
— Скока есть
— Ну ладно, — сука до нитки обирает, а как одолжение делает, — и курево отдаш тогда
— Хуй с табой, — сам потихоньку ф кармане сигареты ис пачки сам у ся пижжю.
— Малой, принеси, — властна так в талпу митнул и снова к огню присел.

Пацан маладой, апрель или май — я не ебу ёпта, падарвался в тимнату и вазврасчаеццо с ахуительным букетом роз. Я блять чо угодно ожидал, смену времен года там, грибы-ягоды нах под ногами, но штоб розы ф тимерязефском парке росли – я ахуел. Дажи сигареты пирикладывать пиристал.
— Чо застыл? – испад шапачки с нихарошим названием «питушок» на меня смотрит и тычет в ебло букетам, — Бабло давай.
— На, — пратягиваю деньги и беру цветы, — А как отсюда выйти?
— Прямо пойдеш, не заблудишся
— Спасибо, — развирнулся было по съебкам …
— Эй, а сигареты?
Природу не наебеш ёпта, отдал ему сваю приму и не прасчаясь слил.

Из леса вышел и к Вальке нах. Иду бля, цвитами любуюсь. Не хуета какая нить, и упаковано красиво. Салафан бля, ленты нах, фсе как надо. Не за проста хуй бабло барыги календарные бирут.

Пришол и в дамафон званю:
— Спускайся ёпта!
— Зачем?
— Сурприз нахуй!
Через минуту уже вылезла бля, дажи тапки не переадела. На лице радость загодя нарисована. Я из-за спины букет достаю, у неё чуть глаза не вылетели.
— Вот … тибе …
— Ой, сладкий мой, спасибо! – и цылаваццо лезет, — Енот, ну ты с ума сошел, такой букет…
— Да лана
— Ой, как пахнут!
— Хуле
— Такие красивые!

Никагда её такой радостной не видел. Вся аж светиццо, букет в руках крутит нах, цылофаном шылестит, ленту расправляет. И бля на етой ленте сцуко падвисла ёпта, улыбка с лица медленна спалзла, слеза навернулась. Посмотрела на меня недобро савсем и хуяк – цвитами в меня кинула. А сама ф падъезд резко метнулась, я дажи дернуццо не успел. Чо за хуйня думаю, поднял букет, фтыкаю в лентачку: «Николаю Марковичу от сослуживцев. Скорбим и помним». В дамафон званю штоб объясниццо, а хуй там. Беспезды полчиса трезвонил, так и не ответила. Жилезные фсетаки у Валюхи маей нервы.

Валюха! Еси ты читаеш ети строки, а ты я знаю сцуко один хуй их читаеш, я хачу штоб ты знала што ето мудацкий маладой месяц чо то напутал а не я. Эти цветы я беспесды тебе купил а не Никалаю Маркавичу. И блять сними наканец трупку, заибала.

З.Ы. Дикабрь нах! А еси и ты читаеш ети строки, ф чом я нимного самниваюсь, дай пажалуста песды етаму весеннему пидару.

(С) Енот. Респект ему и уважуха..