Бойтесь женщин, бросающих курить! Это опасно для здоровья

Я бросаю… курить… Я бросаю… курить. А-а! Какой ужас — я бросаю курить! Не подходи. Не подбирайся ко мне. Даже не делай резких движений в моём присутствии. Тебе смешно? Так рискни.
Здоровьем и во-он той вазочкой. Не желаете-с? Не желаете-с. В осторожности тебе не откажешь. У богомолов — самец во время акта любви, у меня — муж во время никотиновой блокады. Только попроси чего-нибудь, хоть немного обремени мой воспаленный слух! Почему воспалённый? Потому что сейчас всё больно. Особенно мозг, который условный рефлекс возводит в инстинкт самосохранения: «Не покуришь, помрё-ошь». И ехидный смешок — где-то там, далеко и глубоко, но очень явственно. «Курить, курить, курить…»

— Дорогая, какой костюм надеть?
Саван! Тебе очень пойдет саван. Потому что сейчас я тебя убью, и одним непонятливым станет меньше.
— А что за мероприятие?

— Да выставка. Но очень жарко…
— У тебя встречи, или будешь разгружать макулатуру?
— Тата, разумеется, встречи… — обескураженный с укоризной взгляд в мою сторону.
И что же ты мне голову морочишь?!
— Тогда от льняного придется отказаться. Если, конечно, тебе нужно подписать контракт, а не разогнать потенциальных покупателей, — обворожительная улыбка; она же — обезоруживающая; она же — потусторонняя.

— Да… ты, пожалуй, права…
Пожалуй?! Ох, дайте мне сигарету, и, быть может, получится не сложить губы в естественный оскал!

— А галстук?
— И галстук, — пальчики пунктирно перебирают прилежащее пространство, прощупывая пустоту в поисках папироски.
— Какой?
Пеньковый!
— Дорогой, лучше завязанный.
Потому что кулаками крутить узлы не удобно!

— Таточка, серую или голубую? Рубашку?
— Глаженую.
Ибо утюг правильнее всего запереть нынче в шкаф. Под амбарный замок.

— Милая, где он?
— Утюг? — в душе теплится надежда, что всё-таки в зоне досягаемости. — Платок?
— На верхней полке.
Может, просто зажечь сигаретку и подышать дымком рядом?

— Любимая, это не тот платок.
— Там их много.
— Вообще-то, на нём черепа.
Это твои ближайшие фотографии, если немедленно не оставишь меня в покое! Черепа?..
— Повторяю: их там много. Выбери другой, — виртуозно владею собой.

— Но, мне кажется, с черепами перебор… разве, нет?
Глух, как тетерев, или издевается?
— Во-зь-ми дру-го-й! — чёткая артикуляция должна исправить положение: со зрением проблем не было, прочитает по губам.

— Татулечка, я же не байкер какой. Что скажут коллеги, когда увидят разбойничьи символы в туалете! — иронизирует.
Они что, ходят по нужде группами?! И куда он метит пристроить платок?!
— Любимый, какие символы? — в области макушки назревает конфликт: пар требует выхода.
— Милая, что с твоим слухом? Который раз говорю про черепа, а ты словно уши ватой заткнула!
Близкая к коме, сосредотачиваюсь на нём.

— Вот, посмотри… — как фокусник, взмахивает перед моим носом лиловой косынкой.
— Это панды. Частично. И — не платок.
— А что?
Не убий, не убий, не убий…
— Это, дорогой, бандана. Нашего ребёнка.

— Правда? То-то, смотрю, великоват… для нагрудного кармана…
Ой, мамочка-а! Он — сопоставляет. Он — соизмеряет. Растём!

— Любимая, что с носками? Какие надеть?
— Чистые!
Босиком. В сандалиях. В домашних тапках. В чем угодно. Только замолчи!

— Тогда эти?
— Что это?
— Носки… чистые…
— Да. Чистые. И шерстяные.
— Но… они единственные!
— Остальные барабашка стащил?
— Если не веришь, проверь сама.

Проверяю.
— Верно, единственные. С начёсом. Подарок твоей мамы.
— Что же делать?
Да что уж тут поделаешь? Родителей не выбирают. Впрочем, маму тоже того… к ногтю!..
— Дорогой, это отделение с зимней одеждой. Попробуй поискать на «летней» половине.
Ищи, сказала! Потому что соблазн упаковать тебя под мохнатым ворохом зреет неумолимо!

— Нашёл!
Ура! Победа разума над животными страстями — будет жить!

— Любимая, осталось разобраться с обувью…
А, может, и не будет… Одной сигаретой уже не спасти. Дайте две. Лучше — полпачки! И стопарик коньяка. Два!

— Лапонька, скажи своё мнение… эти туфли вполне?
— О, да! Замечательно!
Нет-нет-нет, мы хотим сегодня!

— Милый, давай, потом брошу курить?
— Ну, во-от… Почти две недели продержалась! — в тоне сквозит огорчение.
Да пойми ты, наконец! Я всего лишь боюсь огорчить тебя ещё больше. Намного больше!

— Что-то не даётся мне тренинг. Никак не получается, — в моём голосе не одно раскаяние, в нём страх за собирающегося на завтрашнюю выставку мужа.
— Таточка, сопротивляйся. Борись!
Не могу. Не мо-гу! С никотиновым голодом — куда ни шло, но с желанием придушить тебя на этом самом месте — никакой возможности!

— Дорогой, наверное, все-таки лучше закурить. Не по себе мне что-то, — липкая испарина покрывает по-прежнему ищущие пальцы и лоб.
— Ты же не наркоманка!
Нет. Но я вышла за тебя, когда курила. Так вот — не надо ничего менять! Не угроза, но игнорировать не стоит.

— Солнышко, сигареты одна условность. У тебя психологическая зависимость!
Ах, ты психиатр доморощенный!

— Ты, как всегда прав. Но… — исподлобья мечу громы-молнии, со скоростью света орудуя самопальным бумажным веером, — от жары разбирает покурить. Можно?
— Не поддавайся, дорогая!
Не вынуждай меня выбирать между мужем и курением. Победит второе!
— Тебе легко говорить, а я держусь из последних сил! — кладу веер: пусть душно, зато взгляд прочувствует.

Прочувствовал.
— Милая… Вероятно, действительно… не в этот раз… — отходит к двери.
— Так где мои сигареты? — глаз не отвожу, чтобы не передумал.
— Сейчас… Пожалуйста, не нервничай!

Кофе, сигареты — на столе. Пью. Курю. Утро.
— Дорогая, я пошел, — благоверный из коридора.

Как примерная жена выхожу проводить мужа на работу.
Хороший он у меня. Нежный, заботливый… Любящий…

— Господи, во что ты вырядился?!
— Как, во что? Ты же сама… вчера…
— Я?! Я посоветовала надеть серый костюм, зеленую рубашку, детский галстук-бабочку, спортивные носки, парусиновые туфли и — венцом совершенства — сунуть в кармашек синий в горох платок?! — хватаясь за голову, раскачиваюсь, как старуха-плакальщица, подвывая нечленораздельными причитаниями.
Восстановив речь, взываю:
— Переоденься. Ми-илый! Переоденься!
Сигарету мне! Блок! И коньяку! Бутылку!