ЗабВО (окончание)

Шаботуков изучает в окно достопримечательности. На меня реагирует тем, что отходит от окна и замирает у стены. Ждёт. Я делаю вид, что вообще его не вижу, и иду к окну. Как раз мои строятся – выбегают. Фёдор даёт пинка Крылову… видимо, за свой дикорастущий карьерный рост благодарит. Жопу Крылова не жалко, но вот на людях это делать не обязательно. Учить надо. Тронулись… остановились… Фёдор подходит к Николаеву и что-то ему говорит. Оба оглядываются на моё окно… угу… правильно, большой брат смотрит за вами, ребята. Так. Вот команда «равняйсь», вот «смирно». Пошли. В ногу, кажись. Ставим плюсик. Федор справляется.
Теперь Шаботуков.
Ему хватает ума молчать и выжидать. Но моё поведение его явно сбивает с толку, он привык к воплям и пиздюлинам. Даже на драку настроился, небось, ишь, ебло какое злючее скроил. Ну, поехали:
– Шаботуков, ты как служить дальше хочешь? Нормально или хуёво?
– Нармална хачу… а я и так нармална, это вы чота ка мнэ нэправилна… я чилавэк…
– Не-е-е… «нармална» у тебя не получается. Мне проще тебя отправить на губу и забыть там на время. А чо? Все сразу поймут, что это ни хуя не шутки, и на твоём примере, солдат, остальным неповадно будет пиздеть из строя, – я абсолютно расслаблено сажусь на свою койку, всем видом показывая, что это почти решённый вопрос.
Шаботуков, ожидавший чего угодно, только не губы, беззвучно хлопает длиннющими, как у девки, ресницами… потом выдаёт:
– Таварищ летэнант… за что? Я нычэго нэ дэлал…
– Шаботуков… тебя ведь Шамиль зовут?
– Да.
– Не да, а так точно, Шамиль. Ты в армии, а не в ауле у себя. И здесь порядки определяет устав, а не совет старейшин, где ещё и шанс отмазаться есть. Вот для них оправдания готовь, а мне не надо. Тут всё делается согласно устава, и я, заметь, ничего от тебя не по уставу не требую. Мдааа… вот там позору-то будет, когда письмо придёт о том, что ты на губе… мдааа… – бац, первый тяжеляк, позорящее письмо на родину героя – это для любой чурки нож в горло.
– Какой пысмо??
– А такой пысмо, Шамиль. О том, как ты тут служишь… о том, как хернёй занимаешься и своих одногодок чморишь… я там все твои подвиги, включая курево, распишу – бац, второй тяжеляк… одно дело – служба, другое – закурил. Пиздюли от старших обеспечены.
– Зачем такую подставу… да товарищ лейтенант… за что???
– Хуясе… да ты по-русски вон как шпаришь… а мне тут дурочку валял, – заламываю брови. Лезу в карман, достаю записку об аресте. – Да я уже бумажку на тебя выправил… на хуя мне с тобой бодаться? Вот ты мне кто? Брат? Сват?? Ты мне по хую, Шамиль. Мне проще засунуть тебя в самую вонючую камеру к энурезникам… знаешь, кто это??
– Эта каторые ссуцца, – лёгкий акцент у него всё равно присутствует. Он уже взял себя в руки и, похоже, готов к разговору – весь внимание.
– Правильно… посидишь там… полы все на губе вымоешь… то, что ты их там будешь ударно мыть, даже не сомневайся. Ну, не ехать же на дизель из-за полов? Правильно? А то Прокурор-то долго слушать не будет о гордом дагестанце Шаботукове… выпишет тебе бумагу, и пиздец… я тебя больше и не увижу, и не надо мне будет ломать голову, как же сделать так, чтобы Шаботуков начал подчиняться и перестал выёбываться. Как мне сделать так, чтобы Шаботуков, никого не покалечив и сам не убившись, в родной аул, отслужив, уехал к папе с мамой.
– А я и не выёбывался… проста, таварищ лейтенант, чо вы на меня сразу… я один, что ли?
«Агааааа… гниль попёрла… сами мы не местные. Ню-ню.»
– Сразу??? Да ладно… я за тобой давно уже наблюдаю, – в хуй он мне не впился – наблюдать за ним, но это пиздец, как неуютно, если тебе сообщают, что ты уже какое-то время под колпаком. Шаботуков начинает копаться в своих косяках и просчитывает, что я знаю, а чего знать не могу. Это трудно. В армии все у всех на виду, и информацию утаить очень сложно… всё равно кто-то мог что-то видеть и банально сдать за какой-нибудь ништяк в виде увольняшки, например. – Я тебе не собираюсь перечислять все твои подвиги… достаточно твоего постоянного валяния на кровати… вот ни хуя я тебя перевоспитывать не хочу… понимаешь?? Мне проще тебя слить, и всё. Зачем мне такой головняк, как ты?? А?? Шамиль?
– Товарищ лейтенант… не нада… я понял… не нада губу, – он не мельтешит и не елозит, старается сохранить лицо, но явно не готов к ухудшению и так хуёвых условий существования. Про губу явно наслышан, и знает свои расклады там. Выход один – договариваться со мной.
Лучше уронить себя тут передо мной, чем дожидаться, пока уронят на губе перед всеми… там-то в очко башкой угодить – как два пальца обоссать.
– О! – Я поднимаюсь с кровати и подхожу к нему вплотную, – во как ты говорить, оказывается, умеешь… А-то «хули даебались» мне через губёнку на ломаном русском из строя пукаешь. Я не для того в армию пришел, чтобы твой гонор разглядывать. Мне на тебя тьфу и растереть. Чем ты мне полезен? Да ничем. А чем вреден? Да всем. На тебя остальные смотреть будут, и чо мне? Каждого сажать? Лучше я тебя одного задавлю. Кстати, поверь, все только с облегчением вздохнут.
Шаботуков разглядывает свои до блеска вычищенные сапоги. Он тут один. Поддержки, действительно, никакой.
– Ну что? Чего мне с тобой делать прикажешь? А? Солдат??
– Не знаю… товарищ лейтенант… вы скажите, чо вам надо… я могу… – что он может, он и сам не знает, но это не важно. Важно, что он п о т ё к.
– Ты понял, что мне от тебя избавиться на раз?? – откровенный пиздёж продолжается. Никому, кроме меня, это счастье в хуй не упиралось. На губу я его, конечно, могу засадить, но оттуда он вернётся с таким каменюкой за пазухой, что пиздёж из строя будет детским лепетом. И, по сути, где-то даже будет прав. Сурово – на губу за нарушение дисциплины строя… да и не примут, придётся что-то серьёзное ему рисовать… мдяяя…
– Да.
– Шаботуков, ты чо? Тупой? Нет такого слова в армии.
– Так точно.
– У тебя есть выход. Сейчас ты мне будешь писать о своих косяках… обо всех… мне по хуй… хоть всю тетрадь испиши. Я прочту и решу, сажать тебя или нет. Учти, я не собираюсь тебя уговаривать. У тебя 20 секунд найти ручку и бумагу (у всех в вещмешках есть – письма писать). Время пошло.

Шаботуков, прошедший учебку, срывается с места, а я убеждаюсь, что он может выполнять команды бегом. Причем мои команды. Он пишет мне объяснительную на два тетрадных листа, где указывает, кого и когда бил и что и где спиздил. Первую объяснительную, взятую мной у солдата, потом ими было забито полсейфа. Особенно меня впечатляет завершение этого опуса.

«Я ридавой Шаботуков клинусь что буду служить нармально и слушаца лейтинанта Скворена»По моему настоянию, над словом «клинусь» надписал «аллахом», после чего прослушал двухчасовую лекцию на предмет взаимоотношений между военнослужащими, и лёг спать голодный, но с облегчением. На пиздюлину он нарвался через неделю. О губе мы с ним больше не вспоминали. Объяснительную эту вместе читали только раз, когда я заловил его на молоке (коноплю варил в молоке – способ забалдеть).
Вадим, зараза, потом забрал на память. А жаль. Петросян выкупил бы за мильёны мильёнов.

Навести порядок в рабкоманде годков, имея на руках страшилку о Прокуроре и изначально поломанных перцах, было достаточно просто. К тому же, я реально никому, кроме прокурора, не подчинялся.
Приходил замполит дивизии. Попытался орать на меня при бойцах. Скомандовал Федору вывести людей прямо при воплях этого ебанутого полковника. Тот, конечно, вообще начал пять из тридцати шести изображать. Типа «солдат, стой… я кому сказал». Но мои – молодцы. Съебли из казармы вместе с нарядом от греха подальше, положив хуй на его команды.
Единоначалие… хули… проинструктированы были до слёз. Полкан поорет и уйдёт, а вот лейтенант Скворин, злопамятная падла, никуда не денется… так чьи команды выполнять менее накладно?
На полковника впервые в жизни залупился, как только (последним, как положено) вышел Фёдор.
Нахамил практически сразу. Бойцов-то я убрал, чтоб свидетелей не было. Ну и выдал спич на тему, что орать он может на своих штабных блядей при ком угодно, а на меня, офицера рядов РФ, к тому же даже не знающего, кто к нему заявился, при подчинённых матом орать не надо. Не по уставу. Я тоже, мол, орать могу.
Он подахуел и представился. Я направил его к Прокурору. Он понял, что идти надо прямиком на хуй, и пообещал мне пиздец от комбрига, которого он охуенно якобы знает. На что я ему заявил, что не верю, чтобы наш комбриг общался с офицерами, забывшими устав. Короче, он орёт, а я с каменным еблом хамлю, впервые полностью осознавая, что со мной, лейтенантом, сделать практически ничего не возможно. Ну, не самому же этому полкану зольдерами командовать.
Поорал и ушёл. Больше я ни его не видел, ни о нём ни хуя не слышал. Есть такая порода офицеров. Всё, что они умеют делать – это орать на подчинённого. Бездумно и, в общем-то, бесцельно. Только ради того, чтобы почувствовать себя в армии. Как правило, это штабные крысы, близко бойчин не видевшие.

После этого случая я подохуел совсем. Наконец-то я плотно добрался до водки и местного офицерья. Очень быстро свёл знакомство с артиллеристами на почве вылавливания гостей-земляков у моих обормотов.
Как-то один из них попытался отъебукать меня издаля, съебавшись в роту. Я при помощи дежурного и ответственного офицера замутил построение артиллеристов и опознал того охуевшего бурятилу. Вежливо попросил повторить мне тут при всех то, что орал на лестнице. Он бы, может, и повторил, да только когда ответственный офицер (кто-то один всегда ночует в казарме с бойцами… иначе всё, что угодно, вплоть до уголовщины) въехал, что я реально нашёл урода, меня оскорбившего, тут же его раскумарил перед строем. Всё правильно… не мой солдат – не мне и пиздить.

А с Олежкой мы сдружились после того случая сразу. Он был старлеем. Зампотех. Пиджак. Правильный пиджак. За пузырём разговорились. Он смоленским оказался. Ну, повздыхали над уровнем подчинённых. Пожалился ему на то, что гнию (акклиматизация и другая вода реально любую царапину превращали в гнойник. С перекисью водорода не расставался), что бить больно рукой, совсем отбита. Костяшки, как подушки. Получил совет отжиматься на кулаках и его историю становления в роте. Съели пузырь – пошли к нему. На хате вместе с Олегом жило ещё три офицера. На балконе стоял дырчик (АБЭшка) на случай отруба электричества. В батарею врезан шланг для забора горячей воды. Когда я там упал в ванную с горячей водой (впервые за три месяца), думал, бога за яйца схватил. В общем, если бы вся моя служба в ЗабВо состояла из руления рабкомандой, то скорее бы вспоминались только прикольно-дебильные случаи, типа того же Соркомова.

Отпустил этого ублюдка на почту. Прибегает посыльный с губы:
– Тащ лейтенант, там вашего долбаёба выловили!
/Отъебал посыльного… хуясе… это мой долбоёб, и тока я его могу так называть/
Иду на губу, по дороге беру пузырь водки литровый. Раз взял патруль и привёл на губу, значит, где-то чо-то натворил.
Захожу на губу. Там сидят комендант, начгуб и начпатр. Капитан, старший прапорщик и старлей. Уссываются. Ставлю на стол литруху. Переглядываются.
– Петрович… дай команду, чтоб воды принесли… ну и рыбы, наверно…сало достань… да не жмись… знакомиться будем…с начальником грабителя нашего, – тирада капитана опять заканчивается ржачем присутствующих мужиков в погонах. Прапор выходит, а мне рассказывают, за каким хуем я сюда пришёл.
Соркомов решил нажиться за счёт мимо идущей тётки (то,ли кладовщицы, то,ли поварихи), и попытался вырвать у неё сумочку. Вырвать сумочку у тётки под сто кило живого веса Соркомову с его 60-ю кг …сразу, рывком не удалось. Его беда, что и отцепиться от сумочки он вовремя не успел, поэтому на обратном, тёткином рывке влепился в тётку. Тётка то ли владела приёмами борьбы нанайских мальчиков, то ли просто хотела мальчика, хуй его знает, но точно известно, что она, просто подмяв Соркомова, уебалась на него, надёжно зафиксировав, и врубила сирену…так и орала, пока не пришёл патруль и не вытащил полузадохнувшегося и деморализованного солдата из-под неё.
Сидим – пьём. Я ржу со всеми.
– А чо ты, сопсно, ржешь-то? А, лейтенант? – капитан Егоров (копия Вадима по характеру ведения беседы).
– Дык, дебил же… физо надо подтягивать… сумочку вырвать не может… стыдобища… будет моим, чем заняться в выходные… устрою им спортпраздник, – бахвалюсь своей невъебенной крутизной.
– А солдат, по сути, не виновен, что остался бесконтролен… не находишь?
– Как так – бесконтролен?? Я его на почту отпустил.
– На почту?? Ну-ну… на почту… а ты знаешь сам, где эта почта?? Ты ему маршрут до неё сказал? Да я уверен, что он там сейчас в камере сидит и до сих пор не в курсе, где тут почта. Это раз. Как это ты его отпустил?? Без старшего? Одного? У тебя солдаты ещё не бегали? Ну, так побегут, лейтенант. Это два. Ну, и потом – ты как воспитанием солдат занимаешься? Где у тебя лист инструктажа, подписанный твоим этим… как его… – я уверен, он помнит фамилию моего бойца, но попутно проверяет, помню ли её я, в армии полно начальников, вообще не помнящих фамилии своих подчинённых, среди лейтенантов, особенно молодых, тоже.
– Соркомовым.
– Соркомовым! – кивает – Где? Ты его вообще инструктировал, как себя вести, проходя мимо женщин с сумочками? Чего ты лыбишься? У них, может, принято в тундре «чо урвал – то моё»! Почему ты не занимаешься личным составом??
– Да ладно, Миш, чо ты к парню доебался? – встревает прапор, дядька с добрым лицом и лучиками глубоких морщин в уголках глаз, когда улыбается. Эдакий добрый дедушка. Начальник гауптвахты. Зачморивший не одно поколение охуевших вусмерть солдат. Льдом от него тянет. Улыбается, а в глазах п у с т о т а.
– Петрович, не лезь… летёха-то совсем зелёный ещё… а сюда зашёл как… совсем охуел в атаке этот военный. Страха ваще не имеет. Это плохо. Шею свернёт такими темпами на раз-два. Именно поэтому, блядь, у него бойцы вот такой хуйнёй занимаются. А если б этот Соркомов был бы чуть поумнее, и понял бы, что эту корову надо кирпичом для начала? Чтоб сумку-то взять… Мог? – мог… да у нас вон этих умных…вся губа забита, плюнуть некуда… ещё с чужаками возиться?
И опять мне:
– Ты, Лёха, в следующий раз не водку со мной здесь жрать будешь, а пойдёшь Бороде (Прокурору) рассказывать, кого куда отпускал. Понял? Это я к тому, что ты тут совсем уже охуел без командирского хуя. Боком вылезет. Уже вылазит. Учись думать, когда делаешь распоряжения. Солдата, куда не целуй – везде жопа. Не нахавался ты ещё. Ну ладно, не бычься, наливай… и не забудь составить лист инструктажа… заставь всех расписаться, только тему, о чём инструктировал, не вписывай… как накосячат, так и впишешь, о чем инструктировал. Ну, и если надо кого посадить охолонуться, то милости просим… мы водку любим… Гыгыгыгыгы…не, ну каково, а?…ебнулась на солдата и верещала… Тернов (старлею), ты там, часом, не видел? Она его не отъебла от счастья?? Гыгыгыгы…

Но всё пездатое когда-нибудь кончается. Выполнив свою задачу, мы вернулись в Борзю. Из рабкоманды мои были все с потрохами, кроме Шаботукова, который обособился и был в ы н у ж д е н вести непривычный для себя образ жизни.
Не то что бы они у меня летали. Но уважение я снискал хотя бы тем, что моих солдат там никто, кроме меня, так и не выеб.
(Чего стоят глаза Соркомова, когда он понял, что я его отмазал от статьи. Я ему это обстоятельно рассказал, перед строем. Чин чином, делая страшные глаза).
Не давал. Мои, и не ебёт. Все вопросы ко мне. Вадимова наука.

К моему приезду Вадим уже сдал роту Денису и был готов отчаливать. Денис готовился в отпуск. Так же в отпуск должен был уйти и Егор, серьёзно поучаствовавший в передаче роты. Мне светило остаться один на один, но уже не с рабкомандой из ещё не оперившихся пацанов, а с полнокровной ротой. Где хватало всего. Главное, старослужащих, которые скрепя сердце, подчинялись ротному и Денису, отбарабанившему год с ними бок о бок, но никак не амбициозному охуевшему летёхе, весь авторитет которого зиждился на том, что может научить пристрелять автомат и задрочить молодёжь. Как и предсказывал Вадим, обо мне тут же пошли истории. В туалете на стенках кабинок очень быстро появились надписи «МО – ЧМО».
Издержки профессии и проблемы для наряда.

На первую серьёзную обратку я наплыл очень скоро. Меня буднично послал на хуй здоровенный бурят по имени Бабу. Фамилию не помню. Ему крайне не понравилось, что вниз на построение надо ускорятся при отсутствии в роте офицеров. Я для него был хуй пойми кто, за неделю до его дембеля. Я с этим не согласился и выписал в табло, дальше мои 60 кг полетели от неплохо умевшего бороться бурятилы через взлётку, и с громким звуком въебались в шконки. Как он меня швырнул, я не понял. Ррраз – и я лечу, начиная удивляться новизне ощущения.
Два – и я врубился во что-то жесткое.
Три – и… Планка упала в раз. Хватаюсь за дужку кровати и рву когти пояснять, что слать меня на хуй, да ещё и швыряться в казарме офицерами – неебический моветон. Дужку отобрали и повисли на руках. Причём – что у меня, что у него. Он этих дужек видел-перевидел за службу, так что ни хуя его это не испугало, в общем-то.
Вадим, как всегда, узнал об этом без моей помощи и сказал только следующее:
– Я своё слово ротного ради твоего авторитета рушить не буду, иди работай.
Бабу при передаче роты, в виде дембельского аккорда, зародил какое-то невъебенное количество аллюминиевых котелков, за что ему было обещано уйти на дембель первому. Вадим и отправил его на дембель, невзирая на такой косяк, как посылание в хуй комвзвода. Правда, потом мне Егор говорил, что, получив документы у ротного, Бабу потирал челюсть и называл меня пидорасом и стукачом.
Вадим ушёл, предварительно дня три тщательно рассказывая и показывая, как и что, а главное, в каких случаях мне нужно делать. Половину прослушал, считая себя уже опытным начальником после Безречной. Молодость не зря на одну букву с мудаком.
Потом ушёл в отпуск Денис. Ушел, швырнув с отпуском Егора.
Егор.
Егор не то, что охуел, он просто был в шоке дня два. Отказ подчиняться практически полнейший. Залез в каптёрку и не выходил. Жратву ему таскали, или своё было, не знаю, может, и не жрал совсем, но хватило ума не дёргать. Сам пришёл в канцелярию.
– Созрел?
– Угу. Снимайте меня со старшин. На хуй ничо не надо… до весны прослужу, и по хуй.
– Я так понял, это из-за отпуска?
– Вы не понимаете… он обещал…сука…
– Кустаревский, давай, ты при мне так об офицерах больше не будешь… хоп?
– Я домой написал… меня там ждут… на хуй мне эти лычки теперь… бегал, как мудак, чтоб домой… на побывку…а он меня просто кинул… я что? Гандон? Не нужен стал, и в помойку? Сука он…
– Кустаревский, либо ты мне тут прекратишь истерику, и мы поговорим… либо пиздуй назад, откуда вылез… мне работать надо.
– Да ладно… работать… в роте пьянка намечается… потому и пришёл… хуй с ним, с пьянкой… молодых гасить будут… завтра… вы б не уходили никуда.
– Воробей??
Егор улыбается и пожимает плечами. Смотрит в глаза. Я принимаю решение пробить ему отпуск хотя бы на пять дней.
(день туда, день обратно, три на пьянку… вместо обещанных десяти, конечно, херня… но всё же).
– Поможешь?
Егор смотрит в стену.
– Снимайте со старшины меня, товарищ лейтенант. А Воробей … – смотрит на меня, – у меня с ним свои… тёрки…
– Я думаю, тебя комбат не дал отпустить… из-за меня… я ведь один остаюсь… Батон не в счёт… зампотех увольняется… да сам видишь, его в роте и не бывает.
– Я знаю, что комбат… но мне дали слово…
– Я тебе слов не давал.
– Поэтому я и пришёл.
Егор уехал в отпуск через неделю. Я дал слово комбату, что не выйду из казармы, пока не вернётся старшина. М-р Добрянский читал мне лекцию часа два о том, что солдат нельзя покупать ништяками, и я делаю ошибку. Я настоял на своём. И ещё через неделю Егор был мой. Без него я бы не справился с ротой… точнее, справился бы, но это было бы сложнее. Гораздо.
Пьянку в роте предотвратили достаточно легко. Кустаревский просто разбил всю водку, я заставил его написать бумагу об обнаружении неизвестно чьей водки, и якобы на этом фоне выбил ему отпуск. Дембеля озлились и вынесли из моей канцелярии ротный запас сигарет. Вынесли, воспользовавшись ключом Батона. Я впервые бил офицера. Батоновы очки, клееные–переклеенные, разлетелись вдребезги. Стекло воткнулось в переносицу. Он визжал и уёбывал от меня по казарме под ржач бойцов, а я видел всё происходящее сквозь красное марево бешенства, и, напоровшись в погоне за Батоном на Воробья, кинулся на его ухмыляющуюся рожу. Вторая серьёзная драка с обоюдными потерями. Мне разбивают нос, а я неплохо даю в челюсть.
Комбат убирает Батона в кочегарку и закрепляет этот объект за мной. Обещает дать пиздюлей за поднятие рук и ног на офицера. С Батоном он вообще брезгует разговаривать.
Отправляю Егора в отпуск.
А потом бойцы устраивают мне тёмную.
Выхожу из канцелярии, где-то в час ночи, на предмет убывания в общагу, чего-нибудь пожевать найти. Вроде бы как, по слухам, в ДОСах свет есть.
День был трудным… рота шла вразнос. Молодёжь явно попадала меж двух огней. С одной стороны я, с другой – дембеля, начавшие откровенный саботаж. Федору, похоже, накатили в бубен. Молчит. Егор два дня как уехал. Опираться не на кого.
Есть Бондарь, кореш Кустаревского, но тот на хую вертел и дембелей, и духов… он механик. Всё время в парке с молодыми механами возится. Губу Коню разбил, но хоть делу их учит. Дожили… солдат делает работу зампотеха роты.
(Уникальная, блядь, личность, бухать любил, шо пиздец, но руки реально золотые… технику роты поднял с колен и подготовил к учениям именно он… по ходовой я дуб-дубом был. Огневую сам пристреливал и правил… а вот что касается того, чтоб бегала – это я в училище проспал.
Так вот, этот боец, устав ныкаться и палиться с водкой, пришёл как-то ко мне и один на один заявил, что либо дайте напиться по человечьи, либо больше ни одной гайки не заверну. Шантажист, блядь…
Но охуел я от того, что это был не совсем шантаж. Эта падла всё продумала… пока я набирал в лёгкие воздуха, чтоб изобразить гнев, он быстро пояснил… мол-де… водку берёт, и в сушилку… под ключ… ключ у меня… с собой матрац и ведро – поссать-посрать… утром прихожу, открываю, и он пиздует в парк… с подъёмом… потом, пожалуйста – проверяйте работу… раз в неделю такая хуйня.
Ну, выпиздил его из канцелярии, конечно.
Пил он в итоге раз в три-четыре недели, и ни разу не спалился никому. Ни разу не заметил, чтобы кого-то туда к нему заносило. Егора с пьянкой палил, конечно, но не с Бондарем… этот ханку жрал один. Егор говорил, заёб какой-то… что-то там нехорошо он в армию уходил.
Пил сам, один и тихо. Я охуевал. С пакетиком в сушилку нырь – наутро с красными шарами и ведром гавносцак обратно.
Зато рота у меня бегала – как часики.)

Иду к двери, загруженный мыслями на тему «как задавить дембелей», но они делают ход первыми. Сзади топот сапог, поворачиваюсь и вижу, что ни хуя не вижу, потом врубаюсь, что меня накрывает несколько солдатских одеял, кто кидал, разглядеть не успел. И первая подача в мою охуевшую и неуспевающую прокачать ситуацию голову. Именно в голову, потому что куда пришёлся этот первый удар и чем его нанесли, я не знаю. Меня просто сшибли с ног. А дальше пошла массовка. Я не Брюс Чан и не Джеки Ли с Жан-Клодом Норрисом.
Били, очевидно, втроем.
Сапогами.
Встать никакой возможности. Путаюсь в окровавленных, не дающих ни хуя увидеть одеялах, только попытка встать и град ударов по башке и рёбрам… локти к почкам – лупят в голову, прикрываешь голову – каблук в рёбра. Слух работает отлично. Слышно, как хрипят их лёгкие.
Работают молча.
Я тоже молчу. Орать глупо. Никто мне не поможет, я это знаю.
Бьют, и хуй встанешь… зато получаются откаты. Чудом докатился до стены. Хотя бы с одного направления прикрыт.
Бьют.
Уже явно мешая друг другу – удары слабее, а может, организм, защищаясь, повысил болевой порог… не знаю. Наконец топот. Сил размотаться из загаженных кровью одеял почти нет. Лежу какое-то время. Начинает колотить. Отхаркиваюсь, сдирая с себя закровяненые тряпки. Свет. Глаз заплывает. На тумбочке никого. Что это? Зуб раскололся. Слева. Кровищи – пиздец. Из носа ручьём. Я его не чувствую. Своротили, наверно (обошлось, кстати). Губы, понятно. Ливер отбит. Дышать тяжело.
– Дневальный… ссука… воды…
Из туалета выбегает Николаев, тащит воду. В ведре. Урод. Форшмачное ведро же. Но сил возмущаться нет. Протягиваю руку.
– Помоги встать.
Поднимает меня. Левая нога отсушена охуенно. Вставать, как на деревянную. Ковыляем в умывальник. Умываюсь. В зеркале ебло, сломанное пополам. Прихожу в себя. Курю.
– Дежурного ко мне!! – ору.
Заходит дежурный. Крылов… приехали. Сам виноват, даже не отследил, кто заступил в наряд. Еблан.
Смотрю на него и понимаю, что ни хуя я от него не добьюсь сейчас. Он ссыт, конечно… но их он ссыт больше. Иначе не подписался бы.
– Крылов… я тебя спрошу один раз… и как ты дальше будешь служить, зависит от твоего ответа… Кто?
Молчит. Молчит и смотрит вниз. Готов к карам.
– Пошёл отсюда на хуй, Крылов.
Выбегает. Останавливаю кровь и умываюсь. Вода холодная. Кровь всё равно встанет. Надо только потерпеть. Обжигаю водой лицо и вижу розовые потёки на раковине. Форма залита юшкой качественно. Зарождается злость. Такая, о которой я раньше ничего не знал. Всепоглощающая. Ненависть и желание при возможности мучить, пока не сдохнут. Но надо найти. А хули искать? Воробей. Наряд бесполезно мудохать. Хуй докажешь, что он. Но это он… я чую… я знаю. Он.
Кровь остановилась. Ковыляю из умывальника. Реально идти тяжело. Рожа кровит, конечно. Но не хлещет уже. На тумбочке Атемасов. Даю ему ключ, показываю на одеяла, жужмом валяющиеся у стены. И киваю на канцелярию. Боец не смотрит мне в глаза и какой-то дёрганой иноходью топает к одеялам. Я иду в расположение и зажигаю свет. Мёртвое царство. Полроты не спит. Ссуки. Отсутствующие одеяла нахожу сразу же.
Ну, конечно.
Меня мудохали Конь и Примус. Два друга – Хуй да Подпруга. Харкаю кровью на взлётку. Пиздую обратно.
– Крылов??
Подбегает.
– Почему в располаге свет и взлётка в говне??
Бью ладонью по еблу. Промахиваюсь. Крылов ускоряется в расположение. Пинаю ведро с водой, которое мне приволок Николаев. Подходит Атемасов с ключом от канцелярии, и молча протягивает с безопасного расстояния.
«Твари ебаные. Только бы ничего не поломали»
День окончен. Можно сдохнуть тут. Можно в ДОСах… разница в том, что в ДОСы тащиться надо. Я не в силах. При мысли о жратве – мутит. А ведь был голоден. Пиздую спать в канцелярию. Графин с водой, полотенце и перекись водорода. До утра в полубредовом состоянии. Нервы не в пизду.

Утро.
В роте подъём. Слышу… не выхожу. Смотрю в зеркало. Заебись. От лица остался правый глаз и щека. Покарябана вся морда – в ссадинах – сгнию, на хуй. Левая сторона, включая ухо, ахуительных цветов и замечательной распухлости. Бланш. Нос, как у бурята – широкий и приплюснутый. Левого глаза, считай, нет. Присматриваюсь. Да он красный, как у Дракулы. Иду ссать. Ссу с кровью. Почки. Ливер, конечно, все шаги мне отсчитывает. Бойцы сторонятся. Я на них даже не смотрю. Возвращаюсь в канцелярию.

Сюрпрайз, бля. Дмитриев Серёга – командир взвода 1-ой роты. Без команды «дежурный по роте, на выход» – наряд хуй положил уже?? Пиздатые дела.
Серега. Кореш со времён Цугола. Весельчак и балагур. Кадровый (сейчас подпол…во всё том же Забайкалье). Роту только что новому ротному передал. Командовал ею без малого полгода. Прокатили его с ротой. За норов и пьянки. Роту держал в кулаке будьте-нате. С Денисом одногодка. Короче, битый местной жизнью годовалый лейтенант.
– Нихуяж себе… то-то я смотрю, у тебя здесь кровищи… думал, кого ты ночью тут зарезал… ну-ка дай-ка… стой уже, блядь, смирно… дай посмотрю… А-ху-еть… красавчик. И кто??
Молчу.
– Лёха, сядь. Кто?? Ты понимаешь, что это так оставлять нельзя??
Киваю.
– Да понятно, кто… Воробей. Сейчас я его…
– Серега… стой… Я не знаю, кто. Я не видел.
– Как так, не видел??
Серёга, уже подорвавшийся, искренне удивлённо смотрит на меня. Потом выражение удивления сменяет выражение полного ахуя. Он смотрит на одеяла и п о н и м а е т.
– Ни хуяя-аа… тёмная??? Ёб твою… да этого уже полгода не было. Таааак. – Серёга садится.
– Значит, тебя мудохали так, чтобы ты не видел… Воробей ссыт… угум… солдатский беспредел вспомнил, ссучёнок… как Вадим уехал, так и воспрял, гнида.… Сиди здесь, в роту не лезь, никуда не выходи… я к тебе Артура (начмед) пришлю. И это… не бзди… Сколько их было?
Я поднимаю три пальца. Серёга качает головой и уходит.
Пришёл Артур, обработал какой-то вонючкой морду. Наклеил пару пластырей. Никаких вопросов. Только и сказал:
– Не ссы… ебло отрастёт. Не так уж и серьёзно тебя отделали… я тут видывал и хуже.

К обеду захотелось выйти.
Легко сказать «не ссы», а если нужно?? Хе-хе, ну вот я уже и шучу – жить буду. Иду ссать. Опять с кровью. Ходить хуёво. Канцелярия. Потолок. Циклюсь на Воробье. Продумываю, как его задавить. В голову ничего не приходит. Лежу, жалею себя. Охота выпить. Охота нажраться и проснуться дома. В Калуге. И чтобы солнце сквозь занавески по полу квадратом. Жена. Я уже полгода не видел жену. Ей не место в этом проклятом крае. Я ощущаю себя разломанной куклой, у которой на настоящий момент живое только одно…ненависть.
«Жену – отставить. И Калугу – отставить. Воробей, тебе пиздец… я не знаю как, но пиздец… я узнаю… я обязательно узнаю, как, и устрою тебе его… я обещаю тебе, Воробей… я из тебя колибрей, блять, понаделаю»

Пришёл Серега.
Принёс водки. Палёная китайская гадость с названием АНТ. И «Куки» – воды минеральной местной
(кстати, охуительная вода… вот чо там было пиздатым, так это «Кука»… кто был – не даст соврать).
Наливает мне водки.
– На… ёбни… бойцы с ужина жратву принесут. Я тебе бульонных кубиков принёс. Щя, бульёну и водки… и жди… придём после отбоя. Молчи и слушай. Понял?? – он деловито кипятит бульбулятором из подков (у меня их полканцелярии …конфискованных) воду и делает бульон. Я молчу.
А хули говорить. Самому не до себя.
«Комбат уже в курсе, наверное. Меня отъебошили. Рота неуправляема… приплыли, блядь. Доверили роту сопляку. Да и по хуй… Воробью военник сожгу, блядь… последним уволю, гниду. Всё равно в роте больше некому командовать. Не Батону же.»

Как и говорил Серега, приносят бойцы жратву. Явно на закусь. Рыба, зелёные помидоры, килька в томате. Бойцы – Серегины, не мои.

Вечером, после отбоя, приходят гости.
Мурад Аушев. Племянник того самого… но какой-то дальний. Съебался от семейства по одним ему ведомым причинам аж на край света. Командир второй роты. Лучшей роты батальона. Чурка?? По происхождению – да, а если поразмыслить, то брат мне, поближе многих русских.
Серёга с Коляном. Колян переводился в первый батальон. Потом вернулся. Братаны они родные с Серегой. Вместе учились в ЛенПехе, вместе распределились.
Начштаба капитан С.. Мало я с ним общался. Толковый мужик.
Слава Фурин, кадровый взводный у Мурада.
Лимон. Здоровенный двухгодичник, пиджак из первой роты.
Артур – начмед батальона. Как потом выяснилось, фанат рукопашки.
Сели за стол. Я на месте ротного уселся, конечно. Молчат все. Серега кружки поставил. Начштаба, наконец, прорезался.
– Ну, что… с крещением тебя, лейтенант… раз тёмная… значит, давишь роту… это хорошо… товарищи офицеры, – поднимает кружку. Все повторяют. Я не отстаю. Пить разбитыми губами больно, водка обжигает, но, как ни странно, эта боль приносит с собой заряд бодрости, и нытьё битого тела отступает на задний план. Закусываем. Опять молчанка. Как хороним кого. Серега опять наливает.
– Алексей… дай команду, чтобы роту изнутри закрыли на замок… и ключ сюда… у тебя закрывается рота на замок, или только щеколда?? – Мурад.
– Дневальный.
Стучатся.
– Роту на замок, ключ сюда. Минута времени.
Дневальный быстро приносит ключ.
– Ну, что… – Сергей разливает, – давайте ещё по одной, и – поехали.
Тяпнули.
– Алексей… ты присутствовать присутствуй, но сам ни во что не лезь. Вообще. Понял?? Ещё успеешь, – напутствует Серега, и мы выходим из канцелярии. Водка меня попустила. Я ощущаю себя гораздо лучше. Заплывший глаз мешает. Нутро ещё болит, но жить можно.
Начштаба зажигает в располаге свет и орёт:
– Рота, подъём… форма номер раз, повзводно становись…
Взлёт, как в училище. Я такой скорости подъёма давно не видел. Все напряжены. Понятно, что будет разбор.
– Молодёжь до года – шаг вперёд. Напра-нале-вО! Марш в сортир, сушится… бегом, бляди…
Полроты ушуршало. Остались перцы. И Бондарь в их числе. Не повезло.
– Товарищи солдаты… – начштаба спокойно прохаживается по взлётке, – вы показали свою организованность в солдатском беспределе… и мы, офицеры батальона, это оценили… поэтому мы пришли к вам, – капитан С. сдёргивает дужку с ближайшей кровати и второй взвод начинает потихоньку щимиться в третий, – что бы показать, что такое офицерский беспредел. Аушев на выходе – работаем!!

Как только прозвучало слово «работаем», началось то, чего я никак не ожидал. Мурад остался рядом со мной, а остальные офицеры ринулись в располагу. Бойцы в белухах прыснули в рассыпную. Над ними мелькнула дужка и послышался некислый шлепок в мякоть с первым воплем боли. И поехало. Мурад не пропускал никого из избиваемых к сортиру, дабы те не смешались с молодёжью. Сортируй их потом. Матюги и вопли. Серёга кого-то колошматит дужкой… рядом начштаба занят тем же. От Лимона просто уёбывают, запрыгивая одним движением на второй ярус. Шконки летят в разные стороны… тумбочки и табуреты тоже. Злые рожи, крики, кровь. Стадо безумеет, и Мураду их не сдержать. Ковыляю в канцелярию, хватаю «замполита» – дубину, и выскакиваю назад. Мимо мчится с разбитым еблом Щеглов. Хуярю его по ногам,падает. Подлетаю. Виноват или нет – по хуй… сейчас м о и бьют и х – это всё, что мне нужно знать. Ннаааа… Он прикрывает башку, и дубина врезается в плечо. Птица орёт.
Избиение оканчивается тем, что я стою на дверях сортира с дубиной. По углам жмутся отпизженные. Где-то среди них и Бондарь. Потому что не бывает так, что за похуизм никогда не платишь. Знал ведь? Знал. Солдат есть солдат. Вот такая вот сермяжная правда… у него своя… и у меня своя.
– Товарищи офицеры!!! – начштаба, с одышкой. – Прошу… всех… в канцелярию… фууух… Слава… да оставь его… хватит уже.
Мы заходим в канцелярию. Серега наливает в кружки. Рука трясётся – адреналиновый откат пошёл. Костяшки кровянят.
– И смотри, лейтенант, чтоб это всё было не зря. Больше такого не будет. Если дашь себя сожрать, показав, что боишься их, тебе уже ничто не поможет. Добро пожаловать в коллектив, блядь…
И я понимаю ещё одну вещь. Я не один. Я не могу в армии остаться один. Я не просил помощи. Но те, кто увидел, что у меня беда, пришли сами. Иначе кто придёт к ним? Иначе как воевать? И мне есть с кем биться бок о бок. Я не чувствую отбитого ливера и раскроенной морды… я стою и повторяю,
как попугай:
– спасибо… спасибо… спасибо…

Несколько сломанных челюстей и по мелочи. Комбат заебался пить с начмедом бригады. Массовую драку с травматизмом закрыли, не открывая. Ушиб всей роты, если перефразировать классика.
Неуставняку в казарме, где живёт полнокровная рота, занимающаяся боевой подготовкой, стопудово не место. Его надо устранять всеми доступными способами. Если командира ни в хуй не ставят, то травмы и пьянки не закончатся. А вот если командира боятся, то сразу показатели по этим правонарушениям падают. Как только устраняешь это, остаются беглецы, и мелкие дисциплинарные шалости в виде самоходов с разбоем вокруг части, ну, или рэкет молодежи из соседней казармы. Что у меня и вышло.
Боятся – значит уважают. Главное, не перегнуть палку, но и если не догнёшь, тоже хреново… враз просекут, что расслабуха, а закручивать в казарме гайки гораздо сложнее, чем откручивать.
Начштаба не зря меня предупредил, чтобы я не слезал с роты после обратки офицерской. Вообще, урок получили все. Духи и годки, послушав ночной концерт, а потом увидевшие ёбла своих перцев, стали ещё более расторопны. Воробей, подставивший весь коллектив под молотки, потерял уважение, он попался Лимону и геройски уёбывал от него, пока не добежал до Серёги (или тот спецом его выслеживал… хуй его знает), факт в том, что просил пощады прилюдно. Его однокашники, ввиду уже пошедшей демобилизации, предпочли договариваться со мной, выполняя дембельские аккорды, и спокойно сваливать на дембель.
(Кстати, первое, что я сделал после побоища – это закрепил молодёжь за старослужащими и объявил, что синяков на них больше видеть не должен. Иначе заебу марш-бросками и прочей хуйнёй. Хватило потом нескольких марш-бросков, чтобы молодёжь перестали пиздить по делу и без. Их стали мучить уставами, копируя мои же наказания.)
Я до сих пор не знаю, кто конкретно участвовал в моём опиздюливании, да и, собственно, считал уже инцидент исчерпанным.
Но только не для Воробья.
Этого я решил образцово-показательно удавить, чтобы другим неповадно было вот так охуевать. И я сделал это самым классическим способом. Насколько же я его ненавидел… наверно, ещё хлеще, чем он меня. Но, что называется – нашла коса на камень. Для начала я спалил его военник, причём последний лист с фоткой спалил на его глазах в пепельнице канцелярии. Я его как бы «утерял». Иди солдат, докажи, что охуевший летёха сжёг твой документ… ню-ню. Воробей стоял спокойно, пока я ему не объяснил, что это значит, что на дембель ему идти последнему… да и то… хуй знает когда… пока там новый военник выпишут. А я, мол, ещё и скажу, что не особенно к спеху. Армия дармоеда прокормит – не страшно. Воробей напрягся, было, но, видимо, просто решил положить на всё хуй. Он чего-то подобного ожидал уже… но не думал, что я буду добивать.
Зря.
Жестокость – такая штука, которая больше призвана производить основное воздействие на наблюдателей, а не на того, против кого направлена. Потому что с жертвой и так всё ясно – ей пиздец. Уволив почти всех дембелей, я, порывшись в сейфе, надыбал гору объяснительных Воробьёва. Выбрал самые дикие, типа, как он попал на день в рабство к местным аборигенам, пытаясь у них спиздить картошку. На вечерней поверке вывел из строя и прочел часовую лекцию роте о перцах, с зачитыванием подвигов этого мудака на духанке. А там и стукачество, и чо хошь. Причём я последовательно объяснительные доводил. Вот дух Воробьёв стучит на своего товарища, что тот у него сапожную щётку тиснул, а при требовании отдать получил этой щёткой в ебло.
« …И, не перенеся издевательства, спрятался в трансформаторной будке, откуда был выпизжен пьяным электриком, давшим ему некислых пиздюлей».
Вот уже не такой уж и дух заловлен с тушняком в сортире. В одно рыло на дальняке тушоночку трескали-с. Уважууууухаааа.
А вот и его первая пиздюлина молодому. За неподтянутый ремень замечание сделал.
«Бгааа, это он Егору, кстать, в бубен дал… бог, поистине, имеет чувство юмора».
И так далее… на Воробье оказалась тысяча и один подвиг в плане битья молодёжи. На этом он, тварь, и влез в каптёрку старшиной. А там и проворовался. Продал форму и влетел с этим. Такой вот перчило. Вся рота «ку» ему делала… а собственно, за что?? Кому и чего он в роте хорошего сделал, чтобы вот такого упырька терпеть?? Ну, и так далее, о том, что не допущу впредь, но сейчас посмотрите, пока не дембельнулся.
Рота слушала и охуевала. Ведь всплывала правда о уважаемом ранее в коллективе дембеле. Его призыв почти покинул казарму, и вступиться за него перед теми, над кем он так весело издевался, было уже некому. Егора я предупредил, чтобы не дал угондошить Воробья уж совсем в хлам, и преспокойно ушёл в ДОСы бухать. С утра я увидел другого Воробья… забритого тупой бритвой налысо – весь в порезах… руки и ноги ему отсушили – передвигался он, как обосравшийся. Помимо этого, он ночью поимел на голову ведро со сраными бумажками и вымыл своими дембельскими ручками очко.
Только после этого я оформил ему дембель… да и то, просто испугался суицида в роте. Воробей явно был на грани – смотрел в одну точку и ни с кем не говорил.

Руко- и ногоприкладство в роте пошли на убыль. Перестали бить молодёжь, которую я осматривал почти каждое утро. Если я не смотрел, то смотрел Егор. Фёдор очень быстро вошёл во вкус командования и стал замком, обмыв младшего сержанта и наплыв на пиздюлину.
Армия один хрен пила, пьёт, и будет пить, пока войны нет. Без войны армия – это мужики, собранные в одном месте с задачей быть в указанном месте и, самообучаясь, в любой момент быть готовыми выполнить любой приказ, вплоть до самоликвидации при помощи перочинного ножика.
Снимать не стал. С пьянкой бороться было тяжело. Реально там пили все, включая меня. Беспросвет. На стрельбы там или в наряд не нажирались, конечно… глупо… да и кара не в пример жестче. Да и ствол дисциплинирует, а уж наличие боевого оружия у солдат в руках – тем более.
Но чуть в графике послабление и – пожалуйста.

Утренний подъём.
Два тела не встают. Писарев и Кузя. Кузю перевернул к хуям. Он продрал глаза…мутные, и из сидячего положения, ни хуя не соображая, сообщает всему миру, где он видел всяких пидоров, типа Скворина… кто этих Сквориных рожает… и куда им всем идти. Бью ногой. Подлетает Писарев, которого поднял Егор. Наверное, хотел друга от пиздюлины спасти, но не рассчитал траекторию и врубился прямо в меня разогнанной массой. Я сметаюсь им, как кегля в кегельбане, попутно расхуяривая себе башку об шконку. Поднимаю голову – кровь. Писарев получает пиздюлей от Егора. Кузя так и сидит на полу… невменяемый… ясен хуй… легли-то за полчаса до подъёма.
– Отставить, бля… воды сюда…
Дневальный волочёт воды. Писарев, утихомиренный, стоит и уже вмешиваться в процесс не стремиться. Одного взгляда достаточно, чтобы понять,что бить его уже не надо. Уже осознал и ждёт приговора. Кузя получает ведро воды в башню и, фыркая и матюгаясь, пытается ёбнуть меня. Но пьяный ведь в дугаря… встать пытается, но я ведь вижу, что не соображает… встанет – кинется… встать не даю… пинаю. Бровь себе рассёк знатно. Полрожи у меня в крови. На третьем ведре ломается наконец-то Кузя, начинает что-то ныть пьяно дурным голосом, что вскроется …короче, валяет Ваньку. Пятое ведро заставляет его заткнуться. Теперь оплата моей разбитой морды коллективом.
Марш-бросок в ОЗК в итоге. С разрешения комбата, конечно. За пьянку в роте получаю снятие сложности и напряжённости и напутствие заебать их вусмерть.
(сложность и напряжённость – денежная надбавка за службу в заднице страны… ажно рублей 150-200…никогда не видел в Борзе этих денег. Только свой оклад в 600 рублей, от которого уже хуй чо отпилишь. Финики наши твари были… стопудово… да не без руки начальства. Не помню, чтобы кому-то из младшего комсостава там сложность платили)
С похмелюги

  1. Эльз

    Послесловие? Однако, хитро придумано 🙂 😐

  2. www

    второй день работы нет, ну и хрен с ней ))) давай продолжение

Добавить комментарий