Счастливого Рождества!

Последний день перед рождеством прошел. Зимняя, ясная ночь
поступила. Глянули звезды. Месяц величаво поднялся на небо
посветить добрым людям и всему миру, чтобы всем было весело
колядовать и славить Христа.
Тут через трубу одной хаты клубами повалился дым и пошел
тучею по небу, и вместе с дымом поднялась ведьма верхом на
метле. Если бы в это время проезжал сорочинский заседатель на
тройке обывательских лошадей, в шапке с барашковым околышком,
сделанной по манеру уланскому, в синем тулупе, подбитом черными
смушками, с дьявольски сплетенною плетью, которою имеет он
обыкновение подгонять своего ямщика, то он бы, верно, приметил
ее, потому что от сорочинского заседателя ни одна ведьма на
свете не ускользнет. Он знает наперечет, сколько у каждой бабы
свинья мечет поросенков, и сколько в сундуке лежит полотна, и
что именно из своего платья и хозяйства заложит добрый человек
в воскресный день в шинке. Но сорочинский заседатель не
проезжал, да и какое ему дело до чужих, у него своя волость. А
ведьма между тем поднялась так высоко, что одним только черным
пятнышком мелькала вверху. Но где ни показывалось пятнышко, там
звезды, одна за другою, пропадали на небе. Скоро ведьма набрала
их полный рукав. Три или четыре еще блестели. Вдруг, с
противной стороны, показалось другое пятнышко, увеличилось,
стало растягиваться, и уже было не пятнышко. Близорукий, хотя
бы надел на нос вместо очков колеса с комиссаровой брички, и
тогда бы не распознал, что это такое. Спереди совершенно
немец(2): узенькая, беспрестанно вертевшаяся и нюхавшая все,
что ни попадалось, мордочка оканчивалась, как и у наших свиней,
кругленьким пятачком, ноги были так тонки, что если бы такие
имел яресковский голова, то он переломал бы их в первом
козачке. Но зато сзади он был настоящий губернский стряпчий в
мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинный,
как теперешние мундирные фалды; только разве по козлиной бороде
под мордой, по небольшим рожкам, торчавшим на голове, и что
весь был не белее трубочиста, можно было догадаться, что он не
немец и не губернский стряпчий, а просто черт, которому
последняя ночь осталась шататься по белому свету и выучивать
грехам добрых людей. Завтра же, с первыми колоколами к
заутрене, побежит он без оглядки, поджавши хвост, в свою
берлогу. Между тем черт крался потихоньку к месяцу и уже протянул
было руку схватить его, но вдруг отдернул ее назад, как бы
обжегшись, пососал пальцы, заболтал ногою и забежал с другой
стороны, и снова отскочил и отдернул руку. Однако ж, несмотря
на все неудачи, хитрый черт не оставил своих проказ.
Подбежавши, вдруг схватил он обеими руками месяц, кривляясь и
дуя, перекидывал его из одной руки в другую, как мужик,
доставший голыми руками огонь для своей люльки; наконец
поспешно спрятал в карман и, как будто ни в чем не бывал,
побежал далее.
В Диканьке никто не слышал, как черт украл месяц…..